Сказки о невозвратном

Но, несмотря на все это, а может быть, именно этого даже вследствие, девушки у Майкла не задерживались. Впрочем, не столько они сами не задерживались, сколько он сам их не задерживал, а частенько, случалось, и ускорение, как говорится, им придавал. Потому что — ну что это на самом деле такое? Майкл, будучи эстетом по натуре, ничего так от отношений не требовал, как того, чтобы было красиво. Красиво должно быть, ясно? А это значит — никаких чтобы мерзких претензий, скандалов, слез и невнятных требований, никаких фо па, никаких… А уж что касается внешности — этого мы даже не обсуждаем. Душа у Майкла была тонкой, нежной, и ей непомерную травму могли нанести даже такие пустяки, как, скажем, плохо пробритый неровный участок девичьей ноги, или не в тон подобранный комплект кружевного белья, или… А одна даже — ужас какой! — вообще была без эпиляции! Столичный город, двадцать первый век — и вот такое. На что она рассчитывала при таком подходе — вообще непонятно.

Майкл, отдадим ему должное, как человек душевно тонкий, никогда — никогда, заметьте, — ничего грубого в таких случаях не говорил. Хотя мог бы, между прочим, ох как мог. Дескать, ну и куда ты, лохушка, лезешь с такими-то данными? Пруста не читала, Бодлера с борделем путаешь, а туда же — в высшее общество. Хрен тебе, а не высшее общество, так с ними, в общем, и надо, с большинством уж точно, но Майкл никогда себе такого не позволял. Неэстетично это, в конце концов. Не для него.

Он вообще никогда ничего сразу не говорил, даже виду никакого не показывал. Но в душе, конечно, оставалась ранка, точила, не давая уже отношениям с проштрафившейся девицей течь и развиваться плавно и гладко своим благополучным чередом. Как-то так невзначай, будто исподволь, но начинали такие отношения неизбежно портиться, сходить на нет, и редко больше месяца успевало пройти, как дева и сама понимала, что тут ей не здесь.

И вот тоже. Нет бы — ну прошла любовь, завяли помидоры, уйди красиво, чтоб ни крика, ни прочих дешевых претензий, так нет. Девушки почему-то все как одна считали себя обиженными, пытались какие-то отношения еще выяснять, вопросы нелепые задавали. Нет, ну совершенно нету в народе ни культуры, ни эстетических чувств, вопреки всем Майкловым стараниям — вот уж сколько лет! — нести им разумное, доброе, вечное. Не селится в народе красота, хоть ты что.

Уж даже Светка, уж на что, казалось, была… И все равно. Светка поначалу выгодно отличалась от всего прочего, и там, и тут у нее все было в порядке, они с Майклом и жить вместе стали, и прожили, между прочим, не так чтоб мало, больше года уж точно, а то даже ближе к двум. И вот, пожалуйста, — посреди, можно сказать, высокого светского приема, посвященного, кажется, юбилею чего-то там, так, с ходу, не припомнить, но, в общем, хорошая тусовка была, и селебритиз набежало, и фотографов бегало пруд пруди, Светка вдруг ни с того ни с сего берет бокал шампанского, отпивает — и убегает вдруг куда-то в угол, зажимая рот рукой. И все это у него, Майкла, на глазах.

Он думал — сквозь землю, наверное, провалится. То есть чтобы такой конфуз, да ладно даже конфуз, оно по-разному случается, с кем не бывает, но такая мерзость. И, главное, она же и потом к нему пришла, бледная вся, аж до зелени, до синевы, на туфлях пятна… Миша, говорит, Миша, мне плохо… Можно подумать, ему сильно хорошо было!

Ну и все. Ничего он уже не мог потом поделать. Как вспоминал этот случай, так… Какое тут может быть совместное-то житье? А Светка, и того хуже, заявила ему еще, что беременна. Как только в голову такое взяла.

Нет, он, конечно, держался. Все сделал, как в лучших учебниках было бы написано — это если были бы такие учебники. Неплохая мысль, кстати, можно будет как-нибудь в колонке отразить, что ли — насчет учебников, да. Красиво выйти из ситуации, что-нибудь в таком роде. А Светку он и в больницу отвез, и заплатил кому надо, все на высшем уровне прошло, она, сама говорила, ничего и не почувствовала.

Она, похоже, и потом ничего не чувствовала, вплоть до того момента, как он ей вещи из своей квартиры помогал вывозить. Смотрела, как каменная, только головой иногда качала, как неродная. Но, в общем, не зря он с ней столько времени прожил. Из всех девушек, с которыми Майкл расставался, Светка, пожалуй, сделала это эстетичнее всех. Не кричала, не плакала. Только выдохнула сквозь зубы, закрывая за ним дверь своего жилья: «Когда-нибудь и ты нарвешься, Майклуша».

Фу. Майклуша. Будто пудель. Нет, хуже, как будто клуша какая-то. Ну о какой эстетике можно говорить с такими людьми. Он ее, Светку, учил-учил, а она… Фу, как было некрасиво, да. Но, пожалуй, на фоне всего остального это все же можно было Светке простить. Все остальное было вполне на уровне. Все-таки, можно сказать, цивилизуется потихоньку население, не зря, не зря вся работа.