Сказки о рае

Василий прошёлся по камере и обнюхал все немногочисленные предметы. Затем он задрал голову – это было очень неудобно – и увидел очень смуглого молодого человека, по виду – индуса, висящего на потолке в позе Випарита-Шалабха-Асана. Только пятки и затылок индуса касались потолка, глаза его были закрыты. Василий стал пятиться и вышел опять в коридор, оттуда ему было удобнее смотреть на человека на потолке, который ему очень нравился.

Было нечто гармоничное и прекрасное в нём, Василий наслаждался совершенством юноши. Как спокойно было его дыхание, как благородны черты лица…

Василий продолжал созерцать юношу, но что-то ему мешало. Он вдруг понял, что именно: ну, конечно, эта птица в стене…

Василий повернулся, принюхался и без труда обнаружил то место, куда влетела птица. Там, внутри стены, сияла тонкая серебряная нить, уходящая в бесконечность. Василий лёг напротив и закрыл глаза, в его голове не было мыслей, там было совершенно пусто и тихо. Теперь нужно просто ждать, птица обязательно вернётся…

Амурские волны Сказка четвёртая

Плавно Амур свои волны несёт…

Слова К. Васильева и С. Попова для вальса «Амурские Волны»

Мерзким осенним утром, в котором не было ничего пушкинского, Лёша Бармотин стоял у входа в метро «Площадь Ленина. Финляндский вокзал». Его немытую поседевшую голову трясло. С ним происходило то, что происходило довольно часто, причём с самого детства: он пускал Амурскую волну…

Впервые нечто подобное он испытал лет в десять, когда попал в состав школьного духового оркестра, игравшего на демонстрациях, пионерских сборищах, даже иногда на танцах – и всё это, в общем, для отвода глаз.

По существу, оркестр был похоронным. То есть три алкаша под руководством невротичного, убитого самой жизнью еврея играли на похоронах. Называлось это «тянуть жмура», или «тянуть жмурика»: пятнашка – еврею, по чирику – алкашам и по трёшке – пионерам. Не так уж и плохо для конца семидесятых! Именно эти трёшки и чирики скрепляли столь разных людей невидимыми нитями искусства, без чего невозможно вообразить частые репетиции в школьном «красном уголке», взаимное уважение и терпимое отношение к начинающим бездарям.

Именно в тот красный уголок и попал Лёша, где его поразил вид духовых инструментов.

Выцветшие уродцы-валторны, похожие на скульптуры гигантских жаб, их братцы-тенора, баритоны и тубы, ну и, конечно же, тромбоны, по-донкихотски длинные и скользкие, как змеи.

Они были все такие разные, и всё же многое их роднило: например, небольшой клапан, припаянный у каждого где-то под брюшком. Нажать этот клапан называлось «спустить воду».

Когда играешь на любом духовом инструменте, нужно сильно дуть в мундштук; вместе с воздухом туда попадают слюни и, промчавшись по всем медным загогулинам и вентилям, они оседают где-то внизу, именно там и приделан клапан. Если не спускать воду даже минут десять, то инструмент перестанет играть и будет просто жалостливо булькать.

И потом раструбы… Даже если инструмент начищен до блеска, то там, в раструбах, неприлично выгнутых наружу, всегда душно и темно, там странно пахнет, и туда лучше не заглядывать…

Лёша мечтал играть на трубе, вернее, на пионерском горне. Он так и сказал об этом Григорию Наумовичу.

– Не труба, а корнет, – поправил его узколицый, похожий на козла Григорий Наумович, получавший ставочку за внеклассные занятия.

Лёша даже вздрогнул: да-да, корнет. Он видел себя на холме, вокруг него кипел бой: краснофлотцы в чёрных стильных бушлатах, перемотанные крест-накрест пулемётными лентами, идут в атаку. Пули свистят повсюду, но всё мимо. Лёша прижимает к губам серебряный корнет, украшенный красным вымпелом с бахромой. Острые колючие звуки летят далеко вперёд и вверх, и именно они ведут краснофлотцев туда, за пелену пушечного дыма, в гущу испуганных отважной музыкой врагов… Вот такая мечта.

Противно прищурившись, Григорий Наумович смотрит на Лешин рот, потом отрицательно мотает головой:

– Не-е-е, амбушюр не тот…

Затем он долго объясняет Лёше, что его губы немного толстоваты для корнета и зубы, в общем, тоже не те… Он предлагает ему «попробовать на теноре» и даёт в руки странный инструмент, непохожий ни на что… Лёша удивлён, даже немного подавлен: с тенором невозможно стоять на холме.

Григорий Наумович читает Лешины мысли, он берёт тенор в руки и начинает играть. Тембр очень приятный, звук – тягучий и грустный.

– Ну, а теперь ты попробуй.

Лёша берёт тенор в руки и садится с ним на стул. Нижняя часть приятно упирается в пах, левая рука сжимает нетолстую трубку; правая, с попавшим в специальное кольцо большим пальцем, – на трёх педалях; сам инструмент ложится Лёше на грудь.

– Очень хорошо, – похвалил его Григорий Наумович, – ну, давай, не бойся.