Сказки о воображаемых чудесах

— После того как мы закончим, возьми прядь этих волос, мальчик. Когда придет время состариться, завяжи ее узлом и храни в жилетном кармане. Это отведет от тебя опасность… в некоторой степени.

— Они быстро бегают? — спросил я.

— Быстро? — переспросил он и остановился. Легкий бриз пробежал через окна и портики мастерской. Он повернулся и посмотрел в окно. Грозовые тучи, буйные заросли живой изгороди, влажный аромат роз и корицы. Мухи уже роились повсюду. — Очень быстро. Рисуй. Обрати внимание, — продолжил он, — ран на теле нет. Не охотники убили ее. Ее прикончила старость, а они нашли тело.

Он стоял, совсем притихший, заложив руки за спину. Интересно, подумал я, неужели ему больше нечего сказать. Затем волшебник прокашлялся и заговорил снова:

— Есть точка, в которой сходятся гримаса и улыбка; они приобретают одинаковую форму и силу, и почти — почти! — одинаковый смысл. Только в этой точке, лишь там, ты можешь приблизиться к пониманию этого скорпионьего хвоста. Изящный, черный, ядовитый, острый, как игла, он разит подобно молнии, пронзает плоть и кость, распространяя вещество, которое обрывает любые воспоминания. Ужаленный хочет завопить, убежать, нацелить арбалет в ее пурпурное сердце… но, увы, забывает об этом.

— Я рисую, — проговорил я.

— Прекрасно, — отозвался он и провел свободной рукой по одной из гладких пластин скорпионьего хвоста. — Не забудь запечатлеть забвение. — Он посмеялся себе под нос. — Одно время яд мантикоры использовался как лекарство для некоторых случаев меланхолии. Очень часто в сердце печали таится воспоминание о прошлом. Зеленый яд, если его отмерить с умом и ввести длинной иглой в уголок глаза, в одну секунду парализует память и устраняет причину тоски. Я слышал, был однажды паренек, который не рассчитал дозу и забыл, что он может забывать. Он помнил все, ничего не мог выкинуть из памяти. Его голова наполнялась и наполнялась с каждой секундой каждого дня и в конце концов просто взорвалась.

Яд, однако, не убивает. Он приводит жертву в оцепенение, она не в силах ничего вспомнить, и тут в дело вступают зубы. Есть немногие, кого зверь ужалил и не сожрал; все они описывают одну и ту же галлюцинацию: во мгновение ока они перемещались в старый летний дом. Четыре этажа комнат для гостей, закат, комары. Пока действует яд — около двух дней, — жертва живет в этом приюте… разумеется, только в своем воображении. С наступлением темноты начинает дуть прохладный ветерок, мотыльки бьются в оконную сетку, едва различим шум волн, и жертва приходит к выводу, что в доме больше никого нет. Наверное, умереть под действием яда значит навеки остаться одному в этом прекрасном доме у моря.

Не раздумывая, я сказал:

— Все в этом создании приводит к вечности — улыбка, чистейшее золото, жало.

— Запиши это. Что еще ты можешь сказать о нем?

— Я помню день, когда пришел служить вам. Когда я ехал по длинной аллее среди тополей, моя повозка остановилась: на дороге лежало мертвое тело. Проезжая мимо, я выглянул в окно и увидел на земле кровавое месиво. Вы тоже были в толпе…

— Тебе не понять моей незримой связи с этими созданиями — это своего рода симбиоз. Я чувствую его в нижнем отделе спины. Магия становится булавочной головкой, исчезающей в будущем.

— Вы можете вернуть чудище к жизни?

— Нет, так магия не работает. У меня на уме другое.

Он подошел к верстаку, оставил там трость и взялся за топорик. Вернувшись к телу существа, он медленно приблизился к хвосту.

— Тем днем на дороге ты видел мою жену. Ее убила мантикора — эта самая мантикора.

— Простите. Мне казалось, вы тем сильнее должны желать смерти зверя.

— Не пытайся понять.

Он поднял топорик высоко над головой и одним стремительным ударом отрубил жало от хвоста.

— Под действием яда я пойду в тот летний дом и спасу ее от вечности.

— Я пойду с вами.

— Ты не можешь пойти. А вдруг ты заплутаешь в вечности со мной и моей женой? Подумай об этом. Нет, мне нужно, чтобы, пока я буду во власти яда, ты сделал для меня кое-что другое. Ты должен отнести голову мантикоры в лес и закопать ее там. Их головы превращаются в корни деревьев, а плодами становятся детеныши. Ты перенесешь последнее семя.

Пока я одевался в дорогу, он отрубил существу голову.

Я научился ездить верхом еще до того, как поступил в услужение к волшебнику, но ночной лес пугал меня. Перед моими глазами стояло жало, вонзенное в ладонь Уоткина. Он быстро впадал в забытье, давился, глаза его закатились. Я скакал с головой мантикоры в холщовом мешке, привязанном к седлу, и трясся от мысли, что, возможно, Уоткин ошибся, и существо без головы и хвоста, распростертое на столе в мастерской, было не последним. В качестве защиты он на всякий случай дал мне заклятие — пригоршню желтого порошка и несколько слов, которые я сразу же позабыл.