Он припал к тем самым кочкам на подъеме, вытянув шею над водой. Внизу, футах в шести от берега, покоилось на воде отражение луны, громадной и серебряной, — ничем не запятнанный круг из света. Кровь переливалась алым на плече ягуара, словно туда прикололи свежую розу, и, казалось, она нужна была скорее для того, чтобы воплощать собой принцип: божество может выбирать свой облик, но только такой, который подойдет под некую универсальную константу. Ягуар спокойно посмотрел на Эстебана (негромкое рычание прорывалось из горла), а затем нырнул в реку, вдребезги разбив лунное отражение, и исчез в глубине. Рябь утихла, образ луны снова появился на поверхности. И там Эстебан увидел женский силуэт: он плыл под водой, и с каждым гребком фигура уменьшалась и уменьшалась, пока не превратилась в иероглиф, начертанный на серебряном блюде. От него удалялась не только Миранда: то была сама загадка, сама красота. Он понял, до чего был слеп, до сих пор не обнаружив правды, которая скрывалась в ножнах правды о смерти, спрятанной в ножнах правды о другом мире. Теперь ему все стало ясно. Истина пела из его раны, и каждая нота была ударом сердца. Она была написана рябью по воде, она колыхалась в банановых листьях, она вздыхала вместе с ветром. Истина была повсюду, и он всегда знал ее: если отказываешься от загадки — пусть она даже примет обличье смерти — тогда ты отказываешься и от жизни, и будешь блуждать сквозь дни подобно призраку, так и не познав тайн, что скрываются в крайностях. В глубокой печали, в незамутненной радости.
Он вдохнул роскошного воздуха джунглей, и вместе с ним глотнул мира, который ему больше не принадлежал: мира девушки Инкарнасьон, друзей, детей и ночей на природе… всей утерянной сладости. У него стеснило грудь, словно он готов был расплакаться, но чувство это быстро утихло. Он понял, что сладость прошлого была подобна аромату манго, что девять волшебных дней — магическое число, именно столько дней нужно, чтобы отпеть душу и дать ей покой — пролегали между ним и слезами. Избавившись от этих ассоциаций, он ощутил, будто как-то незаметно утончился, будто что-то отсеялось. Он вспомнил, что чувствовал что-то очень похожее, когда выбежал из дверей Санта-Мария-дель-Онда, оставив позади ее мрачную геометрию, покрытые паутиной катехизисы и целые поколения ласточек, которые так ни разу и не вылетели за пределы стен. Он сбросил тогда рясу послушника и бежал по площади, бежал туда, где его ждали гора и Инкарнасьон. Именно она увлекла его тогда, точно так же, как мать до этого заманила его в церковь, точно так же, как Миранда призывала его сейчас. Он рассмеялся. Надо же, как легко этим женщинам было поменять весь ход его жизни. В этом он совершенно такой же, как и все прочие мужчины.
Странное цветение бесчувствия в спине уже запускало щупальца в его руки и ноги; крики солдат становились все громче. Миранда превратилась в крошечную песчинку, которая все сжималась в серебристой безбрежности. Он помедлил секунду, переживая возрождение страхов, а потом его разуму явилось лицо Миранды. Все чувства, которые он подавлял девять дней, полились сквозь него, вымывая страх. То была серебристая, безупречная эмоция, и она пьянила его, освещала изнутри. То был сплав грозы и огня, что вскипал в его душе; он испытывал непреодолимую нужду проявить это чувство, изваять из него форму, которая бы передавала его силу и чистоту. Но он не был ни певцом, ни поэтом. Ему оставался лишь один способ выразить все это. Надеясь, что он не опоздал, что дверь Миранды еще не заперта навеки, Эстебан нырнул в реку, вдребезги разбив образ полной луны, и — все еще жмурясь от воды, что попала ему в глаза, когда он прыгнул, — собрав все остатки смертных сил, он с упорством поплыл вниз. Вслед за ней.
Люциус Шепард родился в Линчбурге (Вирджиния), вырос в Дейтона-Бич (Флорида) и живет в Портленде (Орегона). Его рассказы удостаивались премий «Небьюла», Хьюго, Международной гильдии ужасов, журнала
«Охотник на ягуаров» основан на истории, которую поведал Шепарду один очень пьяный старик в баре в городе Тела, Гондурас.
Артуров лев
Танит Ли
В тот год мне нужно было съездить в Кент по делам, и только я успел сделать необходимые приготовления, как получил письмо от дяди. Послание пришло совершенно внезапно; поначалу я не имел ни малейшего представления, кто же это пишет мне с такой фамильярностью. Когда же я понял, то не знал, как поступить. Но любопытство взяло верх.