Сказки о воображаемых чудесах

Аромат эстрагона, чеснока и смерти густой пеленой висел в воздухе. Я подумал, что мне надо бы прибраться, но пока я не был готов снова пережить эти моменты. Моя единственная, любовь всей моей жизни, ушла. Бен отошел от меня и принялся вылизывать пол. Может, его стошнит от того, что он вылизывает следы трагедии? Но что это я, Бена же никогда не тошнит. Пррравильно.

— Я пойду прогуляюсь, — объявил я.

Бен счел за лучшее промолчать.

Я пошел в заведение, где подавали барбекю, и заказал курицу, которая на вкус была как уксус и дым, огонь и сера. Я пил дешевое пиво и слушал непрерывный поток причитаний в стилях кантри и вестерн; парни один за другим умоляли своих возлюбленных простить их грехи. Надежды им хватало на то, чтобы перебирать три аккорда и повторять чудовищно самоуверенные просьбы. Но духом их отчаянной надежды мне проникнуться не удалось, и я пребывал в унынии. Эти ребята изменяли, врали, пили, что там еще делают такие негодяи. Но никто из них не воскрешал трехкилограммовых кур во время взвешенного обмена мнениями. Нет. В какой-то момент от такой дикости неизбежно должна была сработать тревожная сигнализация (инстинкт самосохранения сидит в людях глубоко), призывая бежать, теряя тапки и не оглядываясь. Понятия не имею, как вообще можно остаться в здравом уме после того, что пережила Шэннон, начиная с того дня, как стала записывать Бена к ветеринарам.

Я откуда-то знал, что на этот раз — возможно, единственный раз в жизни! — я был прав, а Бен — нет. Шэннон не вернется. Я заплакал, и в зале появился управляющий. Он сказал, что я должен уйти. Я ушам своим не поверил. Я ел его плохую еду, слушал его грустные песни (эти композиторы мигом бы лишились работы, если бы не умели рифмовать слезы, розы, грозы и слезы, слезы, слезы), и теперь он хотел меня выгнать за то, что я заплакал? Да это еще цветочки, я мог бы вести себя куда хуже. Я подумывал даже пойти в холодильное помещение и воскресить весь инвентарь, пусть побегает по залу, измазанный в этом говняном соусе. Но, конечно, я так не поступил. Не стал бы так поступать. Никогда.

Бенджамин и курица — на этом моя карьера целителя закончена.

* * *

Все попытки найти Шэннон закончились провалом. Видимо, она уехала из города тем же вечером, и о ней никто не слышал. Или мне не говорили.

Несколько лет спустя умер папа, а через год и мама. Я немного надеялся, что Шэннон придет на похороны, но, конечно, она так и не появилась. Обри умер — видимо, родители отсоединили аппарат жизнеобеспечения. Я прочел об этом в газете. Я проник на кладбище и подошел к могиле, но там были только его родители и проповедник.

Когда я вернулся домой, Бен, наконец, признал, что больше мы Шэннон не увидим.

— Прости, — сказал он. — Мне не следовало поддаваться своим охотничьим инстинктам.

— Это не твоя вина. Господи, помилуй, да ты ведь и есть хищник. Это я виноват. Мне не нужно было воскрешать эту курицу.

Он серьезно кивнул, соглашаясь:

— Верно. Верно.

Мы ужасно скучали по Шэннон, но почти никогда о ней не заговаривали. Нам обоим было слишком больно.

Родители оставили мне скромное состояние, и я вложил его в фондовую биржу. Проведя несколько недель в настройке аппаратуры по распознаванию голоса, я передал портфель Бену, и он за считаные дни сделал нас богачами: мы теперь могли выйти на пенсию и путешествовать. Мы побывали всюду. Если Бен читал о каком-то месте, ему хотелось туда поехать, а если ему хотелось поехать, то мы, как правило, туда и отправлялись. И, если мы отправлялись, я ни разу об этом не жалел. Мы побывали в восхитительных местах. Но и в обычных тоже, однако Бен знал, что и там таятся чудеса, которые только нужно найти, — и находил.

Вскоре я обнаружил, что, если у вас достаточно денег, вы можете брать с собой кота буквально всюду. А особенно если вы стареете. Люди обычно мирятся со странностями стариков; возможно, они полагают, что мириться все равно придется недолго. Вот бессердечный сторож не пустил дедушку, а ведь, может, это была его последняя возможность исполнить свое желание! А какой старости хочет для себя такой бессердечный тип? Что он будет делать, когда придет его час странствовать со старым котом в переноске, когда у входа черным по белому будет написано: «ВХОД С ЖИВОТНЫМИ ЗАПРЕЩЕН»? Что? Вы думаете, homo sapiens не являются животными? А кто же они тогда, хотел бы я знать! Ну да, к восьмидесяти четырем я могу брать кота с собой всюду.

Проблема лишь в том, что я уже слишком слаб, чтобы куда-то ездить.