Сказки обратимой смерти. Депрессия как целительная сила

Она кликнула: «Доброе утро!», но ответа не было. Тогда она подошла к постели, раздвинула полог, видит: лежит бабушка, надвинут чепец у нее на самое лицо, и выглядит она так странно-странно.

На мгновение останавливая акт пожирания, я бы хотела задержаться на некоторых, на мой взгляд, немаловажных подробностях, описываемых в ранних версиях «Красной Шапочки», которые были опущены братьями Гримм; и самая важная среди них – кровавая трапеза Красной Шапочки: она пьет кровь и поглощает мясо бабушки, прежде чем сама становится жертвой кровожадного хищника. Во многих версиях волк (или отвратительное волосатое чудовище) кладет на тарелку кусочек бабушкиного «мяса» и наполняет кувшин ее кровью, а уже затем проглатывает и саму бабушку. Он уговаривает, а в некоторых версиях заставляет силой проголодавшуюся после длительной прогулки внучку съесть припрятанные заранее части бабушкиного тела, и тем самым Красная Шапочка становится в некотором смысле соучастницей преступления.

Подобная сцена кажется нам невероятной, но она вытекает из восприятия мира, в корне отличающегося от нашего. В правильном контексте она может трактоваться как почти «безобидный» отголосок древнего культового обряда смерти и возрождения, по замыслу которого женщина, впервые переступающая порог женского шатра (со всеми его секретами и премудростями), должна вобрать в себя женщину старшего возраста, которая этот шатер покидает.

Закономерности жизнь – смерть – рождение заново и их воплощение в циклообразном ритме женского организма заложены, в первую очередь, в самом теле женщины, и поэтому отведать бабушкиной крови и плоти означает обогатиться ее знанием и познать ее природу. То же отношение к плоти и крови имеет важнейший христианский ритуал причащения, когда верующий вкушает священный хлеб и вино, в которых, согласно библейскому преданию, воплощены тело и кровь Иисуса Христа, тем самым он как бы приобщается к своему божеству.

Когда волк предлагает Красной Шапочке отпить из кувшина с бабушкиной кровью, он словно бросается вниз головой в бездонную глубину святейшего из табу; а так как, с нашей точки зрения, в данном случае волк является неразделимой, активной и необходимой, хоть и коварной, частью самой бабушки, то и акт, когда Красная Шапочка вынуждена заключить в себя бабушку, видится нам действием, подобным насильственному окунанию в купель: в судорогах извивается тело, легкие молят о воздухе, сердце заклинает о жалости, но вот опять все наполняется светом, возникает необъяснимое ощущение, что внутри родилось и поселилось что-то новое.

Красная Шапочка, пьющая кровь из сосуда женского табу, получает заложенную в глубокой древности способность к деторождению, а вместе с ней – всегда настигающую через постоянные промежутки времени малую смерть – женский месячный цикл; и большую смерть, которая в этом повествовании приняла форму кровожадного волка – депрессии, неизбежно ведущей к обновлению.

Красная Шапочка шагает по сказочным тропам с алым «сигнальным флажком» на голове; она несет на себе наружный знак, который свидетельствует о ее внутренней сущности: это девушка в начале своего полового созревания, в возрасте первой менструации, распускания бутонов женственности, первых проявлений готовности к деторождению. И вот, вооруженная тем самым пурпуром, воинственным и амбивалентным, словно пропитанным кровью (он и в самом деле – кровь), который, казалось бы, должен указывать на то, что она не пригодна для свиданий, а в действительности только привлекает к ней волчье внимание, она отправляется в женский шатер, расположенный в лесу[60].