Сказки обратимой смерти. Депрессия как целительная сила

Лонговские современницы и современники сотворения мира, занимаясь Любовью (у Лонга с заглавной буквы), подтверждали свою божественность, создавали и наполняли энергией жизнь на Земле и сами питались этой же энергией, регенерируя себя заново. Что-то от той божественной искры должно было остаться и в нас, а как же иначе? Мне кажется, что каждая из нас на том или ином жизненном этапе делает попытки разобраться в секретах своей сексуальности. Запреты, шаблоны, страхи и маски должны быть постепенно отодвинуты в сторону, и это не просто! Но я знаю точно: в те отрезки времени, когда я живу в своей сексуальности, я – живу!

Соприкосновение с раскрепощенной сексуальностью, чувственностью, будь то поцелуй, видение или, по словам Эстес, утробный смех, «пробирает душу до самой глубины, снимает напряжение, сотрясает кости и создает во всем теле приятнейшее ощущение <…>, изменяя нас, разглаживая наши морщины, потрясая, вознося на небо, приглашая нас на танец, заставляя нас посвистывать, позволяя ощутить истинное биение жизни»[102].

Два круговорота женской энергии несут в нас свои потоки, как две великие реки-спутницы: река тела, прокладывающая свой путь через менструацию, половой акт, оплодотворение, беременность и роды, а рядом с ней река души, протекающая в долине созидания. Наша чувственно-сексуальная жизнь протекает параллельно в обоих руслах, которые отражают и питают друг друга. Жизненные силы, источником которых является наша сексуальность, не в состоянии проявить себя только в теле, точно так же как они не проявятся и только в «духе», без тела, без женского тела, без матки[103].

Вернуть себе взгляд, определяющий сущность

Прошло сорок дней и сорок ночей любви, прежде чем султанский сын смог оторваться от Ситтукан, чтобы сопроводить своего верного охранника во дворец и немедленно вернуться в объятия возлюбленной. Юноша вышел с визирем в сад, но тут он увидел куст белой розы, обвитый ветками жасмина, и взволнованно воскликнул: «Розы и жасмин так же белы, как бледные щеки Ситтукан! Подожди меня здесь еще три дня, пока я не насмотрюсь на ее щеки». Он вошел в беседку и оставался там еще три дня, любуясь белизной роз и жасмина на ее щеках. Затем снова вышел, но тут же вернулся, чтобы насладиться красотой ее бровей, подобных плодам рожкового дерева. Через три дня он вновь отправился в путь, но опять вернулся, так как тонкие струи фонтана напомнили ему изящную талию его возлюбленной. Прошло еще три дня, прежде чем он покинул ее ложе.

Юный принц не может насмотреться на Ситтукан: повсюду, в каждом предмете он видит только ее, а глядя на нее, он видит весь мир. На первый взгляд, перед нами прямое продолжение сказания о Великой Богине, где женщина/богиня погружена в себя, в то время как мужчина восторженно ей поклоняется. Но со временем на просторах аравийских пустынь произошли изменения, настолько серьезные, что они привели к объективизации – опредмечиванию, овеществлению – женщины.

И вот, как только Ситтукан осмеливается «выйти из себя» – выглянуть из своей маленькой беседки, взглянуть на юношу, он не может вынести ее взгляда. На этот раз Ситтукан прокралась за ним и спряталась за дверью, ведущей в сад, так как ей было интересно узнать, что же заставило сына султана трижды вернуться к ней в беседку. И надо же было такому случиться, что юноша обернулся и заметил выглянувшую из-за двери красавицу. Побледнев от негодования, он повернулся к девушке. «Ситтукан, о Ситтукан, – произнес он, – я никогда тебя больше не увижу. Никогда, никогда!». И он ушел, зная точно, что никогда не вернется.

На самом деле, робкие действия Ситтукан – это неумелая попытка вернуть себе свой взгляд: она осмеливается поднять глаза на сына султана, который до этого момента был единственным – единоличным и единовластным – обладателем и хозяином взгляда. Теперь же, ее направленный на него взгляд недвусмысленно намекает, что Ситтукан действительно существует, причем не только как предмет его страстных желаний, но и как реально существующий человек. Часть внутреннего принца, принца-ребенка, в одно мгновение переносится из состояния единственного властелина и создателя вселенной в мир, который уже не принадлежит только ему одному. И наш герой, как и Амур, сбежавший от Психеи, когда она, воспользовавшись светом факела, осмелилась взглянуть на его лицо, уверен, что уходит навсегда.

Наши взаимоотношения в этом мире отражают самые внутренние состояния и претворяют в жизнь самые внутренние побуждения души, поэтому такого рода отношения между негодующим анимусом, когда он лишается взгляда или инициативы, и анимой, которая присваивает себе право на взгляд, на протяжении веков повторяются и перевоплощаются – с теми или иными поправками – из прозы в мифы, из мифов – в действительность. Раскаленной смолой-миррой выжжены строки «Песни Песней», остановившие для нас одно из таких мгновений: