Сказки, рассказанные на ночь

Старикашка заскрежетал зубами и разразился бранью вслед удаляющемуся рыбаку, но тот уже ничего не слышал, потому что так налегал на весла, что скоро уже и вовсе исчез из виду, скрывшись в бухте за нависавшей скалой. Эта встреча со злым духом, который явно хотел обратить себе на пользу жадность рыбака и заманить его в западню, посулив богатства, нисколько того не отрезвила, но, наоборот, еще больше распалила: он решил, что сведения, полученные от старикашки, сами по себе достаточно ценные, чтобы и дальше вести упорные поиски, не связываясь с лукавым. Вот почему он продолжил свои ежедневные занятия, обшаривая в поисках золота морское дно возле пустынного берега, и в результате совершенно забросил все прочие дела: он больше не выходил, как прежде, в море за богатым уловом, отставил всякую работу, какой еще недавно дарил все свое усердие, и день ото дня все глубже погружался вместе со своим товарищем в нужду, так что в конце концов им уже почти не на что было жить. И хотя этот упадок в хозяйстве целиком и полностью лежал на совести упрямца Вильма, отдавшегося пагубной страсти, из-за чего все заботы о пропитании легли теперь на плечи Каспара Штрумпфа, тот ни словом не попрекнул своего друга и проявлял по отношению к нему все ту же покорность, ту же веру в его умственное превосходство, как в те времена, когда Вильму Ястребу во всем, что бы он ни затевал, всегда сопутствовала удача. Эта перемена в укладе жизни заставляла Вильма страдать еще больше, но оттого он с еще большим упорством продолжал искать золото, ибо надеялся, что таким образом сумеет рано или поздно вознаградить друга за пережитые лишения. А дьявольское нашептывание между тем не прекращалось — по ночам он по-прежнему слышал сквозь сон слово «Кармилхан». Кончилось все тем, что от нищеты, обманутых ожиданий и собственной жадности Вильм Ястреб дошел уже до какого-то безумного состояния и в самом деле решил последовать указаниям старикашки, хотя ему было известно старинное предание, и он прекрасно понимал, что отдает себя тем самым во власть сил тьмы.

Напрасно Каспар пытался его отговорить: как он ни умолял товарища отказаться от этого отчаянного шага, тот только еще больше утверждался в своем намерении, и в результате слабовольный добряк согласился быть ему провожатым и обещался помочь осуществить задуманный план. С болью в сердце они обмотали веревкой рога любимой коровы — последнее, что у них еще оставалось в хозяйстве, они вырастили ее с теленка и до последнего терпели, не продавали никому, потому что им тяжело было отдавать ее в чужие руки. Но злой дух, овладевший Вильмом, задушил в нем все лучшие чувства, а Каспар не умел перечить товарищу. Стоял сентябрь, и шотландские ночи уже стали по-зимнему длинными. Ночные облака тяжело перекатывались по небу, подгоняемые суровым ветром, наползали друг на друга, громоздясь, как айсберги в Мальстрёме. Глубокие тени залегли в расселинах, расползлись по торфяным болотам, и мутные русла рек зловеще чернели страшными адскими безднами. Вильм шел впереди, Каспар — за ним, в ужасе от своей собственной храбрости, и все поглядывал со слезами на глазах на горемычную скотинку, которая доверчиво шагала рядом, не ведая, что ее ожидает, навстречу своей смерти, которую ей суждено было принять от тех же рук, что до сих пор кормили ее. С трудом они добрались до узкой болотистой долины, поросшей кое-где мхом и вереском, усеянной большими валунами и зажатой между скалистыми горными хребтами, уходившими куда-то в серую туманную даль, — редко сюда ступала нога человека. Осторожно шагая по зыбкой трясине, они приблизились к большому камню посередине болота, вспугнув пристроившегося тут орла, который с громким клекотом взмыл ввысь. Несчастная корова утробно замычала, словно почуяла жуть, исходившую от этого места, на нее накатило предчувствие надвигающейся беды. Каспар отвернулся, чтобы утереть нахлынувшие слезы. Он посмотрел вниз, в расселину, через которую они сюда поднялись и откуда теперь доносился далекий шум прибоя, взглянул наверх, на макушки гор, упиравшихся в угольно-черные тучи, из недр которых по временам исходило глухое клокотанье. Когда он снова повернулся к Вильму, тот уже привязал бедную корову к камню и стоял с занесенным топором, собираясь порешить ни в чем не повинное животное.

Каспар хотя и согласился исполнить волю своего друга, но тут уже не выдержал. Он упал перед ним на колени и воздел руки к небу.

— Бога ради, Вильм! — вскричал он с отчаянием в голосе. — Пощади себя, пощади корову! Пощади себя и меня! Пощади свою душу, свою жизнь! А если тебе понадобилось искушать Бога, то погоди до завтра и принеси в жертву какое-нибудь другое животное вместо нашей коровы!

— Ты что, совсем сбрендил?! — завопил Вильм в ответ как безумный, продолжая крепко сжимать топор в руках. — Хочешь, чтобы я пощадил корову, а сами мы с голоду сдохли?

— Голод тебе не грозит, — твердо сказал Каспар. — Пока у меня есть руки, с голоду ты не умрешь. Я буду денно и нощно работать ради тебя. Но только не губи свою душу и не убивай бедную скотину!