Сказки, рассказанные на ночь

Когда свадебный кортеж вошел в церковь, зеваки очертя голову ринулись туда же. Площадь, только что заполненная пестрой бурливой толпой, мгновенно опустела. Пухлая крестьянка все еще смотрела вслед разряженным городским красавицам, разглядывая парчовые чепчики, расшитые золотом корсажи, красивые длинные юбки, изящные кофточки, при изготовлении которых у ворота и на груди, казалось, поэкономили на ткани, и душа ее затосковала по такой красоте и великолепию.

Когда же она наконец обернулась, то с испугом увидала, как ее милое дитя, спрятав личико в ладони, безутешно плачет. Мать никак не могла взять в толк, что же расстроило ее девочку, попыталась отнять ее руки от лица, но та продолжала горько плакать.

— Что случилось, Бэрбель? — спросила крестьянка с участием. — Почему ты плачешь? Ты его видела? Перестань! Это же некрасиво. Кто-нибудь увидит и спросит: отчего она плачет?

— Я не знаю, матушка, — прошептала девушка, пытаясь унять свои слезы. — Мне больно на сердце, не знаю почему.

— Перестань, перестань, да давай пойдем, а то мы опоздаем в церковь. Слышишь, как там красиво играют и поют. Пойдем, а то мы ничего не увидим.

И женщина потащила девчушку в церковь. Бэрбель закрыла глаза белым фартуком, чтобы городские модницы над нею не посмеялись, но глубокие вздохи, которые исторгала ее грудь, говорили о том, что она безуспешно пытается подавить свою боль.

Когда они подошли к дверям церкви, орган умолк, замолкло и пение, начиналось венчание прекрасной пары. Но напрасно старалась полная женщина протиснуться сквозь плотные ряды зрителей, стоящих в дверях, ее отодвигали с бранными словами.

— Пойдем, матушка, домой, — попросилась девчушка. — Мы люди бедные, и в церковь нас не пускают. Вернемся домой!

— Что? Церковь существует для всех, для богатых и бедных. Вы, господа, подвиньтесь немного. Нам же ничего не видно!

— Чего-чего? — оборвал ее мужчина с красно-коричневым лицом и длиннющей бородой. — Убирайтесь отсюда, мы больше никого не пропустим. Мы — уважаемые герцогские ландскнехты. Капитан нам приказал не пропускать больше ни единой души в церковь. Mordbleu! Прости меня, Господи, что ругаюсь в церкви, но я повторяю: уходите отсюда!

— Старуха пусть убирается, а девушка пускай остается. Иди, сокровище, ты все увидишь. Смотри, священник протягивает кольцо, а сейчас он берет жениха и невесту за руки. Подари мне, дорогая, поцелуй, и ты все увидишь! — Штаберль из Вены с этими словами схватил девушку за руку и хотел пропустить ее вперед, но та, зарыдав, вырвалась и убежала. Пухлая крестьянка, проклиная горожан, городскую церковь и ландскнехтов, последовала за нею.

Глава 7

Тот миг настал,

И ты моя навеки.
Моя — навеки!
Единственная…

Л. Уланд[95]

Герцог Ульрих Вюртембергский любил пиры, обожал застолья, и когда в приятном обществе пускал чашу по кругу, то не сразу подавал знак к завершению пиршества. Во время свадьбы Марии Лихтенштайн он тоже не нарушил своих привычек.

Когда кончился в церкви священный обряд, свадебные гости прогуливались по аллеям и искусно переплетающимся дорожкам замкового парка, забавляясь ручными оленями и косулями либо медведями, расхаживавшими в одном из замковых рвов.

В двенадцать часов, приглашая к обеду, загремели трубы. В рыцарском зале были накрыты столы для гостей. Зал этот был красой Штутгарта, длинный, просторный, высокий. С одной стороны огромные окна, выходившие в парк, впускали свет, преломлявшийся сквозь разноцветные стекла. Своды и колонны скорее напоминали церковь, нежели место гулянья. С трех сторон зал замыкали галереи, украшенные дорогими коврами. Здесь обыкновенно располагались музыканты и зрители. Когда же в зале начинались рыцарские турниры, сюда поднимались дамы, удалившиеся от звона мечей, скрежета пик и свиста копий, а также смеха и крика участников турнира.

Сегодня же за богато покрытыми столами пестрым кругом разместились красивые дамы, веселые, изящные рыцари. На галереях бойко размахивали смычками скрипачи, раздували щеки рожечники, выбивали дробь барабанщики. Им вторил радостными криками народ, допущенный на внешние части галерей, отзываясь таким образом на веселые тосты господ.

Герцог сидел на верхнем конце зала, под балдахином. Сдвинув шляпу на затылок, он весело наблюдал за происходящим вокруг и то и дело прикладывался к кубку. По правую его руку сидела Мария. Теперь рыцарский обычай не предписывал ей опускать глаза и держаться от жениха в шести шагах. Веселье царило в ее глазах, лицо освещала радостная улыбка, которую она обращала к супругу, сидящему напротив, как будто стараясь удостовериться, что это не сон, она действительно изменила фамилию, которую носила восемнадцать лет, стала госпожой Штурмфедер. Мария улыбалась, глядя на него, осознавая, что после церкви он как бы оделил ее качественно новым чувством собственного достоинства.

«Он — глава, — улыбнулась она сама себе, — мой господин, мой любимый, мой хозяин!»