— Герцог ведет, с собою шесть тысяч человек, — ответил Георг, — он будет здесь самое позднее через два часа.
— Шесть тысяч, ты говоришь? Святой Непомук! Так мало! Нас тут две с половиной тысячи, стало быть, всего — около девяти тысяч, а у союзников — двадцать тысяч! А сколько орудий у герцога?
— Не знаю. Их вывозили без нас.
— Ну что ж! Дай своим всадникам отдых, — сказал Штумпф. — Им сегодня предстоит большая работа.
Всадники спешились и прилегли. Ландскнехты тоже расстроили свои ряды, выставив предварительно усиленные посты на пригорке и на берегу Неккара. Маркс Штумпф отправился проверять посты, а Георг, завернувшись в плащ, прилег отдохнуть. Тишина ночи, лишь изредка прерываемая окликами часовых, навеяла на него сон, унесший его вдаль от войны, в объятия милой жены.
Глава 9
Георг проснулся от барабанного боя, призывавшего к оружию маленький отряд. Полоска утренней зари чуть занималась на горизонте. Вдали виднелось подходившее войско герцога. Молодой рыцарь надел шлем, латы и сел на коня, чтобы встретить герцога во главе своего отряда.
На лице Ульриха, хотя оно оставалось по-прежнему серьезным, уже не было давешней мрачности. Глаза его сверкали воинственным пылом, в них сквозило мужество и решимость. Он был весь закован в металл, тяжелое железо прикрывал зеленый, шитый золотом плащ. На большом пышном султане различались цвета его герба. В остальном Ульрих не отличался от прочих окружавших его рыцарей и дворян, которые точно так же с головы до ног были закованы в железо.
Герцог дружелюбно приветствовал Хевена, Швайнсберга, Георга фон Штурмфедера и тотчас же потребовал сведений о положении противника.
Противника пока не было видно, лишь по краю леса в направлении Эслингена виднелись там и сям выставленные посты.
Герцог решил оставить холм, занятый ландскнехтами, и отступить на равнину. У него было мало конницы, а у союзников, как сообщили перебежчики, ее насчитывалось до трех тысяч всадников. В долине же по правой стороне протекал Неккар, слева располагался лес, — таким образом, флангам не угрожало нападение неприятельской конницы.
Лихтенштайн и некоторые другие рыцари отсоветывали перемещаться в долину, с холма казалось удобнее обстреливать. Но у Ульриха было свое на уме, и отряд перебрался в долину. Георгу фон Штурмфедеру приказали держаться с вверенным ему отрядом вблизи герцога. Герцог пожелал, чтобы эта конница составляла отряд его телохранителей. К ним присоединился Лихтенштайн и еще двадцать четыре рыцаря, чтобы в случае нападения дать врагу решительный отпор.
В те времена общая стычка зачастую распадалась на множество мелких поединков: рыцари, следовавшие впереди пехоты, редко держались вместе при нападении, — выбрав быстрым глазом в неприятельских рядах противника, они сражались с ним, как на турнире, мечом и копьем. Такой же отряд образовался и при коннице Георга. Герцогу тоже хотелось позабавиться подобным поединком, дать развернуться во всю мощь своей прославленной ловкости, но настоятельные просьбы рыцарей удержали его от этой романтической идеи.
Подле герцога на высоком горячем лихом скакуне робко лепилась какая-то нелепая фигура, напоминающая черепаху. Громадный шлем с целым веером разноцветных перьев, панцирь, снабженный на спине громадной выпуклостью, — все это делало фигуру необыкновенно уморительной. Маленький всадник широко расставил колени и судорожно держался за луку седла. Опущенное забрало огромного шлема мешало видеть лицо этого странного существа. Георг подъехал поближе к герцогу и спросил:
— Право же, ваша светлость, вы выбрали себе необыкновенно могучего бойца. Посмотрите только на его сухонькие ноги, дрожащие руки, богатырский шлем на маленьких плечиках. Кто этот великан?
— Так ты не узнал горбуна? — рассмеялся герцог. — Обрати внимание, какой у него необыкновенный панцирь, на спине он выглядит гигантской ореховой скорлупой, чтобы прикрыть драгоценное тело во время бегства. Это же мой верный канцлер — Амброзиус Воланд!
— Святая Дева Мария! Я, кажется, обидел его. Я-то полагал, что канцлер никогда не обнажит меча и не сядет на коня, а он вдруг на животном высотой со слона и носит меч больше себя самого. Я и не предполагал в нем подобной воинственности.
— Ты думаешь, он сам решился отправиться в поход? Нет, это я принудил его. Канцлер слишком много насоветовал мне такого, что никому не пошло на пользу. Так вот, из опасения, что он устроил мне ловушку, я и заставляю его расхлебывать кашу, которую он сам же и заварил. Когда я велел ему ехать со мною в поход, он страшно перепугался, расплакался, заговорил о подагре и миролюбии своей натуры, но я все-таки настоял на своем, приказал зашнуровать его в латы и посадить на самого горячего скакуна моей конюшни.