Сказки, рассказанные на ночь

Молча выслушал грек своего гостя, а когда тот закончил рассказ, он посмотрел на него добрым взглядом и протянул ему руку:

— Я знал, что ты несчастнее меня, ибо то злодейство, которое ты совершил, будет черной тучей преследовать тебя до конца дней твоих. Я же прощаю тебя от всего сердца. Позволь мне только задать тебе еще один вопрос: а как ты оказался в пустыне и почему в таком обличье? И чем ты занялся после того, как купил мне дом в Константинополе?

— Я вернулся в Александрию, — ответил гость. — В моей душе бушевала ненависть ко всем людям на свете, но особенно к тем нациям, которые считаются просвещенными. Поверь мне, среди мусульман я чувствовал себя гораздо лучше. Прошло всего лишь несколько месяцев после моего возвращения, как мои соотечественники высадились у александрийских берегов. Для меня все они были палачами, убившими моего отца и брата. Вот почему я собрал вокруг себя некоторых знакомых молодых людей моего круга, разделявших мои взгляды, и мы присоединились к тем храбрым мамелюкам, которые так часто нагоняли страх и ужас на французских солдат. Когда же военные действия закончились, я все никак не мог решиться вернуться к мирным занятиям. С небольшим отрядом друзей-единомышленников я посвятил себя кочевой жизни, заключающейся в борьбе и охоте. Я живу среди людей, которые почитают меня как своего владыку, и я всем доволен, ибо хотя, быть может, мои азиаты и не такие образованные, как ваши европейцы, но зато им глубоко чужды зависть, клевета, себялюбие и тщеславие.

Залевк поблагодарил чужеземца за его ответ, но не стал скрывать, что, по его мнению, человеку такого происхождения и образования более уместно жить и трудиться в европейских, христианских странах. Он взял своего гостя за руку, прося последовать за ним и обещая предоставить ему свой кров до самой смерти.

Тот обратил к нему растроганный взгляд и сказал:

— Теперь я вижу, что ты совсем простил меня и полюбил. Прими мою сердечную благодарность за это!

С этими словами он поднялся из-за стола и теперь стоял во весь рост перед греком, которому даже стало немного не по себе от воинственной стати, темных сверкающих глаз и низкого голоса гостя.

— Предложение твое, конечно, заманчиво, — продолжал чужеземец свою речь, — и, может быть, кто другой им и прельстился бы, но я не могу им воспользоваться. Мой добрый конь уже бьет копытом, и мои слуги ждут меня. Прощай, Залевк!

Друзья, которых судьба свела таким чудесным образом, обнялись на прощание.

— А как мне тебя называть? Как имя моего гостя, который навеки останется жить в моей памяти?

Чужестранец посмотрел на него долгим взглядом, крепко пожал ему еще раз руку и сказал:

— Меня называют Повелителем пустыни. Я — разбойник Орбазан.

АЛЬМАНАХ СКАЗОК НА 1827 ГОД ДЛЯ СЫНОВЕЙ И ДОЧЕРЕЙ ОБРАЗОВАННЫХ СОСЛОВИЙ

Александрийский шейх и его невольники Перевод М. Кореневой

Али Бану, шейх Александрийский, был человеком удивительным: когда он утром выходил в город, в красивом тюрбане из тончайшего кашемира, в нарядном платье, подпоясанном дорогим кушаком ценою не меньше как в пятьдесят верблюдов, и важно шествовал по улицам неторопливым шагом, нахмурив лоб, сдвинув брови, ни на кого не глядя и только задумчиво поглаживая через каждые пять шагов свою длинную черную бороду, — когда он так вот шествовал, направляясь в мечеть, где ему, сообразно сану, предстояло выступать перед верующими с толкованием Корана, то прохожие нередко останавливались, глядели ему вслед и заводили разговор:

— Какой же он видный, да статный, и к тому же богатый! — говорил один.

— Даже очень богатый! — добавлял другой. — Ведь у него и дворец в Стамбуле, на самом берегу морском, и другие поместья, а еще ведь поля, и скотины немало, и рабов множество.

— Что правда, то правда, — подавал голос следующий. — А мне тут давеча татарин рассказывал — тот, что из Стамбула был послан к нашему шейху от самого правителя, благослови его Пророк, — так вот татарин мне сказал, что шейх наш в большой чести и у рейс-эфенди[1], и у капудан-паши[2], у всех, у всех, включая самого султана!

— Так-то оно так, — присоединялся к беседе еще кто-нибудь, — отмечен благодатью каждый его шаг, он и богат, и благороден, да только… Сами знаете, чего мне вам рассказывать…

— Верно, верно, — перешептывались в толпе, — живется-то ему несладко, не позавидуешь. Хоть и богатый да благородный…