Сказки сибирских деревень

Кузнец тот, вишь, и поохотиться любил, потому заимку[41] себе сделал у озерка. Не так, чтоб далече, версты три пёхом. Раз как-то пошёл на уточку осенью и пропал с концами. Искали, конечно, как без этого. Но сыскать не смогли. То ли утоп, сердешный, то ли ещё какая беда приключилась. И остался Авдеюшка за главного. Поскольку у отца в помощниках ходил, то по кузнечному делу и продолжил махать молотом. Споначалу горе мыкали, иной раз и хлеба в избе не было. А годка через три два последыша[42] подросли, в кузнице веселей застучало, и семья их малость вздохнула. Авдея сперва Евсеечем окликали, а после и вовсе Евсеем прозывать стали. Ну, Евсей так Евсей, парнишка и не супротивился. Ещё годков несколько пролетели уточками, уж девчоночки-сестрёнки заневестились, братья Евсеевы в дом невесток привели, а он, как есть, бобылём оставался. Бывало, мать его станет урекать, а он покивает да в кузницу споовадится[43]. Так и жил, пока четвертак не стукнуло.

Тут уж маманя к нему приступом: «Женись, дескать, и всё! А не то за вдовицу окручу!» Евсей малость поартачился, а потом и высказал, что мила ему Алёнка, Потапова дочка. Матерь так рот и разинула.

— Так ещё ж недолеток она!

— Вот и подожду, — кивает в ответ сын, — а другую никакую брать не хочу!

Сказал как отрезал и в кузне опять же скрылся. Ну, ладно. Авдотья сватов спроворила, Потап не отказал, да и девчоночка хоть и скраснела, а моргнула согласно. Сговорились через два годка свадебку справить, на том и порешили. Евсей, когда-никогда на двор к Потапу захаживал — то одно, то другое обручнице даривал. Один раз протянул ей браслетку, на руку нацепил да в глаза смотрит, по душе ли пришёлся? Алёнка на подарок загляделась. Так и есть на что! Изробил Евсей диковинку — в палец шириной тонкого серебра змейка. Хвостик с головкой встречаются, слегка повернуты друг от дружки. А по спинке узор невиданный, цветочный! У змеек такого отродясь не бывало! И один глазок закрыт, спит вроде, а другой широко распахнут. Подивились родные Алёнкины, покачали головами — мол, чего токмо не измыслит Евсей. Заподумывались ещё, где серебро взял, да сосед сказал, что заезжий мужичок за подковки расплатился с кузнецом.

Туточки вскорости наладился Евсей на озеро, утиц пострелять. Ну, собрался, значит, доложился, что дня на три, и ушёл. Братовья[44] без него справляются, постукивают в кузнице, три дня прошло, не идёт Евсей, не кажется. Забеспокоились, собрались на заимку, а он тут и воротился. Правда, ещё молчаливее стал. Слово одно-два в день бросит, а то и менее. Чуть погодя опять на охоту намерился, да и повеселел, вроде. Авдотья говорит:

— Бог с ним, нехай проветрится, по бережку походит у воды.

Алёнка услыхала разговор об Евсее, у ней свои думки. Что-то редко обручник[45] заглядывает, а она уж прикипела к нему. Решила, вроде как за ягодкой отпроситься, да за Евсеем проследить. Ну, одну-то, знамо дело, никто не отпустит. Так она подружек кликнула, ватажкой и пошли. А куда идти осенью, как ни на болото за клюквой? Туда и направились. Алёнка покрутилась малость, да по-тихому к озеру свернула. Вышла она к заимке, а на крылечке Евсей сидит с какой-то девой ладной, да смеётся и разговаривает во весь голос! Обомлела Алёна, притаилась, подглядеть задумала, кто такая да откуда взялась. По виду не из наших и говорок странный, ровно речка журчит, а как засмеялась, так ручейком раскатилась. Одета девица на особинку — платье, вроде простое, а то синим, то голубым посверкивает и волос светлый, распущенный до земли стелется.

Опечалилась Алёнушка. Ну, где ж с такой красотой сравниться! Она-то простенького виду была — коса пшеничная до пояса, бровки, носик-пуговка, глаза синие. Ну, как и все их девчоночки на селе. А тут — боярыня. Взялась-то откуда, непонятно! Малость погодя парочка к озерку подошла. Дева Евсея обняла, надолго припала к нему, а опосля в воду шагнула. Тут вкруг неё брызги поднялись, свечение яркое образовалось, и превратилась она в рыбину, хвостом ударила и под водой скрылась. А Евсей закручинился и на камень присел. Алёнка к своим ягодницам воротилась тихохонько, на скорую руку клюквы набросала в туес, а сама себе на уме. Поняла, что Евсея приворожила Моряна. Ворочается в село с подружками и думки думает, как от Евсея беду отвести.

О Моряне той, слышь-ка, много чего не знали, так разговоры-сказки всякие. Но Алёнка настырная была, пошла к бабке-ведунье.

— Поведай, — просит, — мне, баушка, о Моряне. Разве не царевна она моря-океана?

— Так, — отвечает ведунья, — да имеет она силу над всей водой на земле и где хошь проявиться может. Хоть в ручейке каком, хоть в колодце.

И давай Алёнушке всё об той Моряне выкладывать. По виду она, что девица, волосом светлая, да пряди до земли спускаются. Одета просто, да так лишь кажется! Тут Алёнка перебила:

— Про обличье мне всё известно, баушка. Расскажи, как ворожбу её победить, любимого от беды отвести.

Старушка видит, дело сурьёзное[46], враз нахмурилась.

— Али виделась с Моряной?