Сказки скандинавских писателей

Само собой, это было в стародавние времена, но много лет спустя после того, как были возведены горные хижины для путешественников, переваливающих через Доврские горы [47]. И вот одному из них предстояло на святках перевалить через горы и отправиться на юг в Кристианию. Там он, ясное дело, собирался справлять Рождество, и это было глупо с его стороны. Ведь, ясное дело, во все времена года в Тронхейме пьют куда больше и лучше, чем в Кристиании. Да, что я хотел сказать? Да, так вот, когда путешественник явился в одну из горных хижин — думаю, то было на Конгсволле, — он собрался там переночевать, а было это рождественской ночью. Он вошел в хижину, ясное дело, там горел огонь и было уютно, хорошо и тепло, точь-в-точь как нужно путнику. Но там на табуретке перед очагом сидела большая черная кошка и пялила на него глаза. Никогда не видел он такой кошки, она была громадная, черная и с блестящей, просто сверкающей шерстью, а глаза её пылали словно угли. Когда же он отвернулся от её взгляда, а потом снова посмотрел на неё, глаза кошки, само собой, были словно оловянные тарелки.

Но никого из людей не было ни видно, ни слышно, потому что был рождественский вечер. Да, сел он и впал в раздумье. Вдруг в дверь одна за другой как посыпятся кошки! Это показалось ему жутким и зловещим; и он стал их выгонять. Но вместо одной кошки, которую ему удавалось выгнать, появлялись, само собой, две или три. Это привело лишь к тому, что вскоре хижина была битком набита кошками. Тогда он оставил их в покое, сел и стал дожидаться кучера, который пошел в другую хижину найти людей. Да, людей он нашел, и первое, что он сказал, войдя в горную хижину, путнику, было, само собой, вот что:

— Послушайте-ка новости, батюшка, вчера утром пасторская жена в уезде Леша [48] упала с лестницы стаббура [49] и сломала бедро. Говорят, что она и нынешней ночи не переживет.

— Что, что? — спросила огромная кошка, сидевшая на табуретке у очага. — Если старшая киска умерла, то командование, само собой, возлагается на меня.

И он понял, что находится среди троллих, потому что в Доврских горах, ясное дело, все дни у них были точь-в-точь такие же шабаши, как и на Блоксберге [50]. Это была довольно жуткая история, заставившая нас, детей, теснее прижаться друг к другу. А некоторые даже поджали под себя ноги и невольно воскликнули: «Ух, боюсь!» А то, что огонь выгорел в печи и лишь слабый красноватый отсвет углей освещал большую сумрачную горницу, давало богатую пищу воображению ребенка и еще больше пугало нас. Потому что отблеск света из двери конторы распространял лишь слабое мерцание в другом конце горницы.

Вообще, крайне примечательно, как рассказчик вел себя во время рассказа. Речь его становилась все увереннее, слова и выражения более меткими, только иногда то одно, то другое слово звучало бессмысленно. Но в то же время его походка и движения становились все более и более неуверенны и нерешительны, а под конец ему пришлось сесть. И он снова взял слово:

— Вы не должны бояться! Это еще что за дурацкие шутки? Ведь это же все сплошная болтовня и басни. Разве вы этого не знаете? А теперь послушайте историю пострашнее!

Никакие возражения, никакие «охи» и «ахи» не помогали. Он поставил нас перед выбором — либо ничего не слушать, либо слушать те истории, которые ему хотелось рассказывать.

И мы предпочли слушать самые страшные истории в той еще более страшной тишине и молчании — в жуткой темноте, нависшей над нами. И вот он начал новую историю:

— Жили-были священник с женой, которые приехали сюда из Дании; а оттуда многие приезжали в старые времена [51]. Ну а тех, о ком я говорю, само собой, мучили крысы. Они спали на крысах, ступали по крысам, и куда бы они ни отправлялись, всюду наталкивались на крыс.

И тут многим из нас показалось, будто кругом в горнице кто-то ползает и крадется; боязливые возгласы и подавленный смех то и дело прерывали рассказ.

— Крысы забирались повсюду, они уничтожали даже все припасы и только и делали, что шкодили. Но однажды в воскресенье, до обеда, стало еще хуже, чем можно себе представить, потому что они залезли, само собой, в котел, который кипел в открытом очаге, и хотели вытащить оттуда куски лопатки. Но поварихе показалось, что это уже слишком, и она, само собой, схватила поварешку, полную кипящего жира, вылила его крысам на спину и прогнала их. Вскоре явился кто-то из соседей и спросил священника, нет ли у него какого снадобья от ожогов, потому что, мол, жена его ошпарила спину. И само собой, прошло совсем немного времени, как явился еще один, кому понадобился совет по поводу ошпаренной спины, а потом — ошпаренного бедра и многих других частей тела. И так продолжалось все послеобеденное время, соседи являлись один за другим. И тогда все поняли: крысы эти и были троллихи…