Сказки скандинавских писателей

Все яснее и яснее различал охотник свое имя, оно будто тоже росло там, в глубине под жерновами; в конце концов почудилось ему, что земля заходила у него под ногами.

А из бездны неслось:

Туре кручи по плечу
и завалы,
и завалы,
и завалы.
Тррр-тррр-тррр-трр,
тррр-тррр-тррр-трр.

Где-то там, в самом сердце пенной мглы, ходили по кругу жернова, свет быстро сменялся тьмой, мелькали тени; жернова терлись друг о друга и выбрасывали в туман все новые и новые хлопья.

И вдруг через мгновенье раздался какой-то высокий резкий звук, будто неподалеку тупую пилу вострили.

Туре кручи по плечу,
и завалы,
и завалы,
и завалы.
Тррр-тррр-тррр-трр,
тррр-тррр-тррр-трр.
То она тебя со дна
зазывала,
зазывала,
зазывала.
Тррр-тррр-тррр-трр,
тррр-тррр-тррр-трр.
Ну-ка, Туре, попляши
вместе с нами,
вместе с нами,
вместе с нами.
Тррр-тррр-тррр-трр,
тррр-тррр-тррр-трр.
Да по крыше застучи
каблуками,
каблуками,
каблуками.
Тррр-тррр-тррр-трр,
тррр-тррр-тррр-трр.
Ха-ха-ха, хо-хо-хо,
пляшут тролли,
пляшут тролли,
пляшут тролли.
Тррр-тррр-тррр-трр,
тррр-тррр-тррр-трр.
Омут брачным ложем стал
поневоле,
поневоле,
поневоле.
Тррр-тррр-тррр-трр,
тррр-тррр-тррр-трр.

Понял Туре, что сознание покидает его, и попробовал вырваться из-под власти странного недвижного черного ока: стал он смотреть вверх по реке, туда, где бежал глубокий поток.

И будто скользнула там, в тумане, тень девушки со склоненной, покрытой платком головой.

Словно виделось ему все это и не виделось. Тень по воздуху перепорхнула на другой берег реки. Почудилось охотнику, что знаком ему этот призрак, и кровь от страха застыла у него в жилах — вот-вот обернется девушка и взглянет на него.

Но не обернулась она, а так и продолжала скользить по воздуху, склонив покрытую платком голову.

Попробовал Туре с места сдвинуться, и будто удалось ему чуть-чуть ногой шевельнуть.

Но тут слышит он — где-то далеко-далеко за горами заиграл, запел рожок пастуший:

Цветики прекрасные,
золотые, красные,
на лужайке вечерком
отдохнем с милым дружком.

А потом вдруг зарыдал рожок, да так жалобно:

На дуде я играла,
на дуде я играла,
кровью сердце мое истекало.
Солнышко прекрасное,
золотое, красное,
будит в могилах
среди камней
тени несчастные
мертвых людей.
Холодно! Холодно!

Внезапно умолкла песня, и зов пастушьего рожка перешел в затихающий стон. И только лесовик завывал вдали на склонах, да мельница все так же ревела и хохотала.

А в раскатах злобного хохота слышалось:

Тррр-тррр-тррр-трр,
тррр-тррр-тррр-трр.
Туре кручи по плечу
и завалы,
и завалы,
и завалы.
Тррр-тррр-тррр-трр,
тррр-тррр-тррр-трр.
Ну неси скорей муку
к нам под скалы,
к нам под скалы,
к нам под скалы.

Ревела река, да лесная нечисть завывала вдали.

А недвижное око все смотрело и смотрело на охотника, маня его к себе с какой-то неистовой страшной силой.

Тррр-тррр-тррр-трр,
тррр-тррр-тррр-трр.
Ха-ха-ха, хо-хо-хо,
пусты клети,
пусты клети,
пусты клети.
Тррр-тррр-тррр-трр,
тррр-тррр-тррр-трр.
И пойдут на радость вам
малы дети,
малы дети,
малы дети.

РЕГИНЕ НУРМАН КОЗЁЛ-КРУТОРОГ

В некотором королевстве жил король, и был у него сын единственный. Король в нем души не чаял и ни на шаг от себя не отпускал, чтобы ни днем, ни ночью не разлучаться. Сидит король на троне, а королевич подле него на серебряном стульчике, приляжет король вздремнуть и сына с собой уложит, голову его на своем плече покоит. С ребятами бегать королевичу не давали, друзей-приятелей во дворец водить не позволяли.