Сказки старого Вильнюса II

– Да вроде нет, – наконец говорит она. – Ему такая жизнь тоже нравилась. С другой стороны, а зачем бы я стала придумывать, как будто брат чем-то недоволен, но терпит ради меня? Я же была просто маленькая девочка, а не сценарист мыльных опер. Поэтому мы оба были совершенно счастливы. Фон Рихтхофен – когда кувыркался в воздухе на своем красном триплане, а я – наблюдая за его фокусами снизу, в толпе зрителей, которые шептались, указывая друг другу на меня: «Смотри, смотри, это его сестренка!»

Дюжину облаков и три четверти сигареты спустя, Фань говорит:

– И, понимаешь, как вышло. Эта воображаемая жизнь со старшим братом была настолько прекрасна, что возвращение домой ничего не изменило. В смысле, я не перестала мечтать. Напротив, только вошла во вкус. Но и так называемая настоящая жизнь тоже была весьма хороша. Папа со своими сказками и самолетами, мама, которая знала тысячу разных игр, друзья в детском саду, мультфильмы по воскресеньям, новые коньки и первые походы на каток в начале зимы. Обидно было бы что-то пропустить, замечтавшись. И я как-то незаметно выучилась жить в двух реальностях сразу. Вот мы с папой едем на велосипеде в детский сад, и я, затаив дыхание, слушаю очередную историю о том, как Альберт Болл[39] катал на своем «Ньюпорте» фей. И одновременно сижу на чердаке волшебного домика и смотрю в окно, как мой брат фон Рихтхофен кормит во дворе нашего тигра – мороженым и копченой колбасой, чем же еще. Или, например, раскачиваюсь на качелях, но, в то же время, глаз не свожу с неба, где на фоне пряничных резных башенок кувыркаются красные самолеты. И так далее. Две хороших жизни – лучше, чем одна, правда? Особенно, если ты умненькая, осторожная девочка и не забываешь, где тебе следует оставаться. А куда – только заглядывать одним глазком, как в замочную скважину. Без фанатизма, как сейчас говорят.

– Как будто у тебя был выбор.

– А фиг его знает, – задумчиво говорит Фань, – может и был. В какой-то момент. Пошли, ладно? Сколько можно на месте сидеть.

– Пошли.

Уговорить меня проще простого. Тем более, теперьто я точно знаю дальнейший маршрут. Будет моей гостье сюрприз. Такого она, на что угодно спорю, не ждет.

– Но все равно, – говорит Фань, замедляя шаг. – Все это понемножку начало смешиваться. И за несколько лет основательно перепуталось. Не то чтобы я перестала понимать, где у нас какая реальность. Это я как раз всегда отслеживала, теперь сама поражаюсь такой ясности в маленькой детской голове. Родители даже не подозревали, что у меня есть какой-то вымышленный друг-брат. Замечали, конечно, что я вечно витаю в облаках – а кто не витает? Все в пределах нормы. О своих фантазиях я им ни разу не проговорилась, а значит, и волноваться не о чем. А вот брату – другое дело. То есть я рассказывала ему о своей настоящей жизни. Например, когда случались всякие неприятности. Ну а зачем вообще нужен старший брат, если ему нельзя пожаловаться? И я, конечно, жаловалась вовсю, особенно после того, как пошла в школу. Что мальчишки дразнятся, что учительница пишет в дневник несправедливые замечания, а родители упорно не хотят заводить котика, хоть сто пятерок в четверти получи, и прочие типичные несчастья благополучного ребенка, скучно перечислять. Но тогдато, тогда-то! Не было горюшка горше моего. Воображаемый брат фон Рихтхофен меня, понятно, внимательно выслушивал и утешал. Говорил: «Все уладится, я тебе помогу», – а потом мы кормили своего тигра и шли готовить красный самолет к очередному выступлению Воздушного Цирка. В моем волшебном городе все шло по раз и навсегда заведенному распорядку, и это, знаешь, очень успокаивало, неожиданностей мне и дома хватало… Впрочем, что до неожиданностей, случались и приятные. Например, невзлюбившая меня учительница вдруг уволилась посреди учебного года, и нам прислали другую, молодую, совсем не строгую, так что я снова полюбила школу, в которой уже начала разочаровываться. И вредные мальчишки внезапно оставили меня в покое, как будто и правда узнали, что у меня есть старший брат, с которым лучше не связываться. И самое потрясающее: той же зимой мама нашла у подъезда картонную коробку с совсем маленькими котятами. Целых полдюжины, глаза только открылись, и писк стоял на весь мир. Не смогла пройти мимо, принесла котят домой, мы их потом дружно выкармливали из пипеток и раздавали знакомым – кого удавалось уговорить. Самого тощего, серого, полосатого пристроить так и не смогли, родители повздыхали, сказали мне: «Твоя взяла», – и оставили его навсегда. То есть на двадцать без малого лет, как потом оказалось. Назвали, конечно, Тигром. И, боже мой, в какого гладкого, толстого великана он превратился за какой-то несчастный год! Ел за троих, причем все, что давали, включая хлеб и картошку, зато цветы не грыз, слово «нельзя» понимал с первого раза. И, кстати, вопреки папиным опасениям, ни одного самолетика за всю свою долгую жизнь так и не угробил – в отличие от некоторых косоруких венцов природы вроде нас с мамой. Эх, всем котам был кот, теперь таких не делают.