Сказки старого Вильнюса III

Гроза, приходящая с запада, приносит с собой тьму и начинается задолго до своего начала. Первая тьма наступает внутри каждого, кто вышел на улицу или остался дома, это ничего не меняет, и тогда одни засыпают посреди дня, практически на ходу, или стоя у плиты, или сидя на стуле, хорошо, если не за рулем, а другие просыпаются от собственного крика и идут покупать коньяк, шоколад или новые платья или затевают внезапно игру, часто опасную, — все что угодно, лишь бы отвлечься от подступающей тьмы, лишь бы не видеть, как чернеют глаза влюбленных, а руки убийц становятся прозрачными, как речная вода, где плавают рыбы, серебристые тени смерти, которая вот прямо сейчас вышла на Кафедральную площадь, встала на плитку с разноцветной надписью «чудо», «stebuklas», загадала желание, повернувшись трижды на пятке, и смотрит теперь, не отрываясь, на небо — как на западном горизонте, над Жверинасом, за рекой, сгущаются тучи, и город, только что полный жизни, спешащий, жующий, поющий, плачущий, разрушающийся, строящийся, деревянный, каменный, неприбранный, ветреный, золотой, погружается во тьму, слишком густую для этого летнего дня. И когда небо озаряет первая молния, все, кто увидел ее, — деревья и птицы, реки и ветры, смерть и прохожие — вздыхают от счастья, плачут от облегчения: гроза началась, живем.

Улица Лабдарю Labdarių g. Разговор по-немецки

Уснуть смог только под утро, зато и спал потом почти до полудня, игнорируя призывные трели поставленного на девять будильника. Проснувшись, долго еще лежал с закрытыми глазами. Сперва пытался досмотреть сон, а потом, когда понял, что продолжения не будет, хотя бы побольше вспомнить и быстро-быстро, пока все, что казалось сокровенным смыслом, не превратилось в мутную бредовую лужицу, мелеющую под воздействием дневного света, заново пересказать себе бодрствующему — простыми словами, максимально полно и внятно, как рассказывал бы совершенно постороннему собеседнику.

Это удалось лишь отчасти. Был бы учеником начальной школы сновидцев, получил бы примерно шестерку по десятибалльной системе. Потому что вспомнил далеко не все. А перевести на язык, понятный дневному сознанию, смог и того меньше.

Снилось, что шел по улице, — считалось, как будто это соседняя Лабдарю, хотя выглядела она, конечно, совсем иначе — обычное дело во сне. Точно не один, но с кем? Ни лица, ни тем более имени уже не вспомнить, лучше даже и не пытаться, потому что память обязательно попробует совершить подмену, заместить неведомого спутника из сновидения просто знакомым лицом или услужливо подсказать, будто их было, например, трое, а то и вообще шестеро, а это уже никуда не годится, стоп! Просто с кем-то шел. И тут откуда-то появилась книга. Кажется, нашли в каком-то дворе целую пачку одинаковых новеньких, только из типографии… или не одинаковых? Теперь не вспомнить, но на обложке той, которую сразу взял в руки, было название «Книга перемены мест слагаемых», крупные синие буквы на алом фоне. Вот это точно запомнил, сам бы не выдумал. Просто в голову не пришло бы так лихо скрестить «И цзин» и школьный курс арифметики.

Пока варил кофе, зачем-то записал в телефон все, что удалось вспомнить: