Сказки старого Вильнюса

Ей очень не нравился этот разговор, вот и отшучивалась, как могла, неловко, нескладно, словно ее место временно заняла какая-то бессмысленная дура, тупая телка из педина, как сказал бы Келли, если бы был сейчас расположен ругаться. Но он только вздохнул, отхлебнул несладкого чаю, брезгливо поморщился, поставил кружку на стол, буркнул: «Ну, я пойду» — и исчез раньше, чем Ирма сумела придумать способ его удержать.

* * *

На этом месте всякому уважающему себя герою полагалось бы загадочно и романтично исчезнуть навек, не оставив следов, но Келли был не героем, а Карлсоном, а потому являлся еще не раз — всегда глубокой ночью, все больше в бессознательном состоянии, в грязной одежде, что-то невнятно мычащий, жалкий. Неоднократно спал на их гостевом топчане, утром молча пил чай и уходил, поблагодарив хозяев таким тоном, что лучше бы обругал. Неоднократно же просил денег, то штуку баксов, то три рубля — всегда безрезультатно, Ирма с Митей не то чтобы жадничали, просто жили на одну нищенскую зарплату и примерно двадцать дней в месяц довольствовались чаем с бубликами и пустыми мечтами о хитроумном ограблении ближайшей сберкассы.

К весне Келли стал появляться все реже, а летом пропал окончательно. Ирма несколько раз видела его в городе, исхудавшего, с опухшим лицом, в компании примерно таких же типов, и поспешно переходила на другую сторону в надежде, что он ее не узнает, — с этим Келли ей явно было не о чем говорить. Узнал он ее только однажды, оживился, замахал руками, позвал. Ирма решила — черт с ним, ладно, подойду, но услышала, как он говорит своему седому спутнику с ужасным и жалким лицом опустившегося Фредди Крюгера: «Это моя телка, у нее тут рядом хата, можно нехило зависнуть», — и, отвернувшись, ускорила шаг. О чем не жалела никогда, ни секунды — даже в октябре, когда по городу поползли слухи, что Келли умер от передоза, даже когда слухи подтвердились и Мите принялись названивать бывшие ученики сто тридцать восьмой школы, звали на похороны; он, конечно, пошел, а Ирма, конечно, отказалась. С поминок муж вернулся под утро, пьяный до изумления, жалкий, слюнявый, лопочущий, рухнул на гостевой топчан, не сняв даже ботинки; Ирма тогда почти всерьез испугалась, что в Митю каким-то образом вселился беспокойный Келлин дух, но обошлось.

В новогоднюю ночь, устав от заявившихся еще засветло гостей и полной невозможности уединиться и поработать, Ирма выскользнула из дома, прошла наобум несколько кварталов, думала сперва забраться на какую-нибудь из Келлиных крыш, но не вспомнила ни одной. Оно и к лучшему, в одиночку, пожалуй, навернулась бы вниз, не от неловкости, так от страха. Села на мокрую от недоброго зимнего дождя скамейку, сказала вслух:

— Так и не пришел, гремя цепями. А обещал же! Вот гад!

И только после этого смогла заплакать. Проревела безутешно чуть ли не час кряду, а потом, внезапно успокоившись, почти развеселившись, пошла обратно. Домой, к Мите и гостям.

* * *

После этой новогодней ночи Ирма твердо сказала себе: «Никакого Келли не было. Никогда. А если кто-то и был, то твой очередной вымышленный друг. И пора признать, что он не совсем настоящий. Если получилось в седьмом классе, получится и сейчас, ты уже большая, детка, такая большая, что самой страшно. Вот и веди себя соответственно».

Ирма всегда умела с собой договариваться. И когда пять лет спустя, легко и по-дружески расставшись с Митей, тут же выскочила замуж за его ослепительно красивого приятеля Мишу, скульптора с золотым сердцем и сильными руками, даже не вспомнила, что Келли предрекал ей второго мужа с таким именем. А когда они с Мишей снялись с места и переехали в Вильнюс, где у него жила вся родня, Ирма, конечно, подумала: «Надо же, как все забавно складывается, Карлсон-то мой пророком оказался». Но тут же снова выбросила из головы Келли и его болтовню. «Сам виноват, нарушил обещание, не пришел с того света меня навестить, вот и сиди теперь, как дурак, в полном забвении, не хочу тебя вспоминать и не буду, хоть ты тресни».

* * *

В сорок семь лет Ирма выглядела самое большее на тридцать, хотя занималась своей внешностью примерно пять минут в сутки. Два умывания, утреннее и вечернее, после утреннего заплести косу, торопливо намазать лицо кремом, выбранным наобум, исключительно за приятный аромат, — и все, отвяжитесь, хватит с меня. Знакомые изумлялись и подозревали Ирму в тайных махинациях с пластической хирургией, а она только плечами пожимала — пусть болтают что хотят. Невозможно объяснить людям, что, когда ты рисуешь, время для тебя останавливается, и это не красивая метафора, а совершенно реальный, хоть и не описанный пока учеными физический процесс. И если рисовать каждый день как минимум по нескольку часов, результат твоих регулярных выпадений из общего потока рано или поздно станет заметен окружающим. Никому ничего невозможно объяснить, не стоит и пытаться, пусть сами про тебя все придумают, как им удобно, справятся небось, им не привыкать.