Сказки старого Вильнюса

«Если рисовать всегда, то и умирать не придется, — думала Ирма. — Просто технически невозможно умереть, пока рисуешь. Но ничего не выйдет, потому что хоть все дела на свете отмени, а спать иногда надо. И жрать, и в туалет ходить. И еще, черт бы всех побрал, за покупками, потому что Мишенька у меня, конечно, умница, солнышко и культурный герой, но если послать его, к примеру, за черным хлебом, вернется под вечер с копченым окороком, гавайской гитарой и, возможно, манускриптом из архива Ордена Золотой Зари, а хлеба в доме не будет, хоть убей, пока я сама за ним не отправлюсь. Поэтому бессмертной мне не стать, а жаль. Господи, как же жаль».

Так думала она, приближаясь к кулинарии на улице Стиклю, где всегда покупала финиковые марципаны для Миши и печенье с грецкими орехами для себя. Посмеивалась над собственными амбициями — ишь, в бессмертные захотела! — но и грустила почти всерьез, потому что по-прежнему боялась смерти и с каждым годом все больше убеждалась, что совершенно не готова вот так лечь и умереть, как последняя дура, рухнуть в холодную пустоту, где не будет ни холстов, ни красок, ни света, и самой Ирмы, надо понимать, тоже не будет, — и как же я там одна, без себя?

Она так задумалась, что чуть не налетела на вышедшего из кулинарии невысокого толстяка с целым подносом пирожных, но все-таки вовремя отскочила в сторону, успев удивиться — с каких это пор на Стиклю продают «корзиночки» из моей юности? Здесь, в Вильнюсе, таких небось и при советской власти не было, их и у нас-то только в одном месте пекли, перед праздниками там очереди выстраивались — мама не горюй! А потом отвела глаза от подноса, поглядела на его счастливого обладателя, и вот тут-то земля ушла у нее из-под ног, а ветер засвистел в ушах так звучно и пронзительно, словно Ирма не стояла столбом посреди улицы Стиклю, а летела над городом со скоростью небольшого спортивного самолета. Скульптурные черты, длинные миндалевидные глаза, нежный, почти девичий рот, копна спутанных черных волос — двойник? Брат-близнец, с которым Келли коварно разлучили в младенчестве? Впрочем, брат-близнец был бы сейчас гораздо старше.

Толстяк заговорщически ей подмигнул и зашагал дальше. В последний момент Ирма, сама не понимая, что делает и зачем, схватила с подноса пирожное. Охнула смущенно, приготовилась извиняться и как-то объяснять свою выходку, но владелец пирожных и бровью не повел. А сворачивая за угол, громко взвыл гнусным утробным голосом, как дурацкое привидение из мультфильма.

* * *

Вместо того чтобы идти в кулинарию, как собиралась, Ирма, по-прежнему почти не соображая, что и зачем делает, отправилась к реке. Шла быстро, время от времени начинала бежать, но сразу теряла дыхание и снова переходила на шаг. На мосту через неширокую быструю Вильняле она наконец остановилась и как-то внезапно успокоилась. Внимательно посмотрела на пирожное, наконец набралась решимости и откусила, немедленно перемазавшись воздушным кремом. «Надо же, — подумала она, — а ведь действительно та самая „корзиночка“, незабываемый вкус. Какие же они, оказывается, приторные были, жрать невозможно, а считалось — лучшие в городе». Пирожное, однако, съела целиком, даже крошки с ладони слизала. Потом полезла в карман за сигаретами. Стояла, курила, смотрела на по-зимнему темную воду, думала: все-таки удивительное ощущение — больше ничего не бояться. Потом, наверное, привыкну, а сейчас в точности как в детстве, когда косу отрезала, и несколько дней казалось, что голова ничего не весит и в любой момент может улететь, как воздушный шар.

Из-под моста выскользнула ярко-красная байдарка, гребец в оранжевом жилете приветливо помахал стоящей на мосту женщине. Ирма взмахнула рукой в ответ.

Улица Траку Trakų g. Солнечный кофе