Сказки странствий

Они шли вместе ещё день или два, и Шелтон, оборачиваясь и подзывая её, рассказывал о своих мыслях и планах. Волчица бежала едва ли не рядом, и иногда Шелтону казалось, что с ним – его пёс. А потом случилось то, что и должно было случиться.

На привале, когда они по-братски делили последние куски сыра и хлеба, Шелтон попробовал погладить её. И хотя волчица вся напряглась, но всё же позволила прикоснуться к себе. Рука человека тронула шерсть, мягко проникла вглубь. И вдруг Шелтон застыл, поражённый. То, что он нащупал, моментально объяснило ему всё: и странное поведение зверя, и его привязанность к человеку, и то, почему волчица так преданно бежит за ним с самого начала пути…

На шее, там, где тонкая шерсть была стёрта, он ощутил следы ошейника! Видимо, грубый металл повредил кожу, и до сих пор оставались плотные набухшие рубцы. «Так вот, в чём дело, – думал он. – Ты жила среди людей! Наверное, была приручена щенком, а потом убежала. Потому-то и не боишься меня». Теперь он смотрел на неё совсем другими глазами: не оборотень, а просто прирученный зверь!

Волчица хотела вырваться, но он не дал, а крепко, уже не боясь, обнял её за шею и долго гладил: так, как гладят верного, любимого пса, приговаривал что-то мягко и ласково…

Она всё же ушла, но потом, когда человек достиг своего дома. Попрощались на берегу, недалеко от селения, и она долго провожала его глазами, а потом сидела до вечера, прислушивалась к запахам человеческого жилья, перебирала лапами, нервно оглядывалась на лес. Когда стемнело, волчица встала, отряхнулась и решительно побежала назад.

Кончилась зима, стремительно миновали весенние месяцы. Однажды утром, огибая двор, Шелтон увидел под сараем неглубокую яму и полез посмотреть. Это было гнездо, уютное логово, в котором пищали недавно родившиеся щенки: два серых и один – чёрненький. Малыши искали мать, а та лежала в сторонке, прижимаясь к земле и сверкая на Шелтона внимательными глазами, будто спрашивая: «можно мне тут быть? Не прогонишь?»

Он засмеялся, обрадовался, присел ей навстречу:

– Ну, подруга, ты мне сюрприз принесла! Что я с тремя волками делать-то буду?! Ну да ладно, оставайтесь.

И протянул руку, ласково подзывая её.

Костыли

Берег был пуст. Ни души, только несколько чаек ходили вдоль кромки воды, поворачивая чуткие головы вслед улетающему ветру.

Александр медленно спустился, оберегая искалеченное тело, бросил на камни костыли. Хорошо, что нет никого: можно раздеться, и никто не станет разглядывать его, не будет соболезновать или жалеть. Снял рубашку, брюки и лёг, подставив солнцу то, что осталось от его ног. Блаженно замер. Как тихо!

– Здравствуйте! – вдруг звонко раздалось над его головой.

Он напряжённо дернулся и начал машинально прикрывать рубашкой свои «обрубки». Но девушка смотрела только в лицо.

– Вы уже купались? – как ни в чём не бывало, спросила она. – Вода холодная?

– Какая вода? – пробормотал он, весь покрывшись потом от растерянности и неожиданности.

– Морская, разумеется, – серьёзно отвечала она.

Он нахмурился:

– Нет, не купался. Не дошёл.

Девушка улыбнулась шире:

– А хотите вместе? Идёмте!

«Она что, издевается? – внезапно обозлился он. – Как я буду купаться с этими… ногами?» Но вслух ответил сдержанно:

– Спасибо, не хочу.

Она вдруг присела и как-то по-детски, просто взглянула ему в лицо:

– Саша, ты меня не помнишь?

Он присмотрелся:

– Не помню.

– Ну как же! Маринка! Мы с тобой через два дома живём. Я была маленькая, ты меня не замечал. А я по тебе три года тосковала: весь шестой, седьмой и восьмой.

– И только? – улыбнулся он. Но каким приятным показалось ему это детское признание!

– А потом ты в армию ушёл. Твоя мама сказала, что ты пропал без вести, и весь девятый я плакала…

Он смотрел внимательно: почему он не помнит эту девчонку? Может быть, потому, что всё, что было до армии, будто смыло волной?

– Я в плену был, – ответил хрипло.

– Я знаю. Они тебя мучили?

– Нет, не мучили.

– А ноги?

– Я с простреленными ногами в плен попал. А там, сама понимаешь, не лечат. Лежал, пока не началась гангрена…

Она замолчала. «Какой тёплый взгляд! – подумалось ему. – Сколько ей лет? Восемнадцать? Или чуть больше?»

– Что ты тут делаешь? – спросил, чтобы поддержать разговор.

Маринка покраснела.

– За тобой шла! – встряхнула русыми волосами. – Надоело плакать, поговорить хотела.

Он усмехнулся. И вдруг понял, что совершенно не стесняется её. Не стесняется и не стыдится ни своего худого тела, ни искалеченных ног. И не потому, что она не нравится ему, – напротив, она очень миловидна, – а потому, что исходит от неё какое-то особое душевное тепло. Без слов, но мягко и нежно, оно окутало его голову, проникло в сердце, согрело всё внутри. Ветер приподнял край рубашки, которую он бросил на ноги, и обнажил протезы, но даже это не смутило Александра. Он понял, что для неё важен он сам, а не его костыли.

– Ну что ж, давай, поговорим, – ответил, улыбаясь и делая движение в сторону, словно предлагая присесть.

Она села, вздохнула, и…