Сказки тени (СИ)

У имперцев было правило: не оставлять в живых пленников, не вести переговоры с Линьцаном, не обменивать своих людей на чужих. О правиле этом Кану никто не говорил, а даже если бы и сказал, то не переубедил бы его в его решении сохранить жизнь разведчику, который лежал у них в госпитале. Или в решении провести переговоры. Кан не знал, что Верховный жрец Линьцана писал подобные письма Цзыданю не раз, но никогда не получал ответа. Шутка Кана о ягодах в качестве выкупа за разведчика на самом деле изумила Лина меньше, чем сам факт того, что его ворон принёс обратно письмо.

Впрочем, о чём совершенно точно догадывался Кан, так это о том, что его фамилия Лину не понравится.

***

Империя Хань для Линьцана всегда была одной сплошной проблемой. Самоуверенный, яркий юг, обёрнутый в нефритовые знамёна, хотел вернуть былую славу, отнятую при прошлой династии. Вернуть незаметно, закрывая глаза на поражения, делая вид, что весь мир продолжает принадлежать ему по праву, соперничая с Чанкином за преимущество быть наследниками истории. Последнему Лин даже радовался: пока южане занимались друг другом, они не вспоминали о Линьцане. Но даже приграничные проблемы его тяготили. Сколько людей он отпел здесь? Сколько не вернулось домой из-за упрямства правителей? Юг не знал, насколько разрознен Линьцан, понятия не имел, скольких усилий стоит Лину поддерживать хоть какой-то мир среди своих народов. Чужаки только множили жертвы.

И теперь это письмо. От сына Аманя.

Лин хорошо знал отца мальчишки: огонь, азарт и боль, непоправимый ущерб, вырывающий себе победу ценой всего вокруг. Поглощённый Тенью, объятый собственными пороками, Амань готов был идти по головам для достижения своих целей. Небо! Если бы Цинь лишился рассудка, его бы уже убили. Но его враг был далеко не безумцем, и это пугало. Когда Лин, дочитав письмо Кана, осторожно складывал бумагу, он думал о том, какую плату за власть Аманя должна взять Бездна. Чего стоят десятки тысяч унесённых жизней? Старшего сына или же и дочери тоже? Бедный обречённый мальчишка…

Впрочем, сейчас Лину остаётся только собрать ягод для объявленного выкупа. И подготовиться. Если мальчик — наследник этой южной змеи, то переговоры могут быть наивной попыткой поймать их в ловушку. Или не очень наивной — Лин не забыл, что во время шествия он чувствовал печати, впервые на его памяти оберегающие форт Илао.

Так что же ты задумал, Цинь Кан?

***

Вороны кружили над старым фортом, и Кан не хотел знать, настоящие ли они, или же это тени Лина сбились в стаю над их крепостью. Пленный северянин, ещё измотанный ранами, но совершенно точно живой и пребывающий в добром здравии, стоял рядом с Каном у ворот, насвистывая старую песенку, чем бесконечно раздражал капитанов. Сам же Кан изображал то мёртвое спокойствие, что видел не раз, когда отец был поглощён работой. Подражать у него получалось неплохо, но на душе скребли кошки: что ему делать с противником, который враждовал с отцом? Вряд ли его впечатлят потуги Кана. Ему бы самоуверенность Бая, а ещё лучше — покорность судьбе; сидел бы сейчас в городском гарнизоне счастливый, в тепле и обеспокоенный только тем, как бы поскорей получить повышение…

Лин появился в сопровождении всего двух воинов. Хрустел свежий снег под лапами северных волков, которые были размером с имперских лошадей. Кан ожидал увидеть что-то чудовищно яркое и опасное, но Верховный жрец Линьцана оказался совсем… другим.

У него был пустой взгляд. В по-варварски распущенные волосы вплетены мелкие косточки, бусы и кусочки странно блестящей стали. Лин кутался в точно такой же костюм, что и его сопровождающие — без каких-либо наград и отличительных знаков, а тень под его ногами казалась странно бледной, будто выцветшей. Но он вселял страх, не поддающийся пониманию, ступающий по пятам за любым проклятым. Это был не тот страх, что ходил за Аманем, не страх смерти, как при Хунха, не страх неизведанного, как в шахтах или во время шествия. Это была нарастающая тревога перед приближающейся бурей, чувство беспомощности перед чем-то природным и равнодушным.

Лин спешился, приказывая сопровождающим не двигаться, и примирительно поднял руки. Кан так же вышел вперёд, поклонился, про себя прося у Неба благословения и удачи, и начал заученную речь тем же скучающим тоном, каким любил отчитывать детей отец…

Лин видел перед собой юного Аманя, пусть и не беловолосого. Видел выправку и манеру клана Циней, уверенность без фамильярности, слышал голос, возвращающий его в прошлое, в воспоминания об осаде, когда Амань... Неважно. Сына его он не спутал бы ни с кем другим. Но у него был не отцовский взгляд. Это новый виток фамильной хитрости или действительно усталость и тревога?

Пока Лин размышлял, Цинь поклонился ему почтительней, чем это можно было ожидать от имперца, и начал длинную речь:

— Именем Империи Хань, властью, дарованной мне Императором, да славится его правление десять тысяч лет….