Сказки тетушки Магды (СИ)

Скрипучей телегой катилась жизнь, переваливаясь с боку на бок в глубоких колеях. Белые от пыли колеса скрипели, несмазанные. Ниточки седины прошили золотисто-русые, как закат в лесу, волосы, возле глаз легли морщинки. Гомонила по утрам деревня, падали к ночи снега. Лес успокаивал птичьими трелями. Тихо дышал во сне сын.

Вернувшись домой, Митка выбросила вышивальные иглы и моточки ниток, кинула в печь единственные пяльцы. Не плакала – смотрела сухими глазами, как сгорали, обугливаясь, некрашеные круги. Камень на короткой – почти под горло - золотой цепочке, который она должна была носить, не снимая, давил на грудь… и на круглеющий живот, в котором сначала слабо и неловко, а потом все более требовательно стучался, ворочался, заявлял о праве на жизнь кто-то маленький и дерзкий. Мита хотела, чтобы у него, безотцовского, были такие же зеленые, как ягоды крыжовника, глаза.

Олль родился темноволосым, громким, а на правой щеке у него уже в два месяца появилась ямочка. И не пропала до сих пор. А еще у него была привычка насмешливо вздергивать бровь – так же вздергивал и отец его, и дед – князь Милош.

Они жила негромко и скромно. Бабушка умерла восемь лет назад, успев порадоваться на внука. Ей единственной рассказала Митка, что с ней было в столице, и ей же показала камень, который не могла снять даже в бане: цепочка его была короткой – так, что не проходила голова, замок – застегнутым намертво. Бабушка только молча кивнула. Сухая и строгая, она никогда никого не жалела – ни других, ни себя.

Жизнь текла тихо и ровно: хозяйство, сын, постаревшая и все чаще болеющая мать. Их семью уважали в деревне, и никто ни слова не сказал – по крайней мере, вслух – отчего вышивальщица Мита принесла дитя без мужа. Мальчик рос. Но вышивальщицей Митку вскоре называть перестали.

Года два не то три спустя Митка все-таки решилась снова взяться за иглу. Упросила соседка – рушник на свадьбу нужен, а она ведь помнит, как вышивала Митка… и заплатит – пусть не сомневается. Очень ведь надо. Митка согласилась, поколебавшись – очень уж хотелось ощутить пальцами прежнюю радость, хотя б ненадолго забыть обо всем. А камень… ну, что камень, ведь она же без злого умысла. От них, магов, не убудет.

Когда Митка начала вышивать, накатила слабость. Она еще подумала, что это – так, пустяки, усталость, и несколько дней не обращала внимания. Вышила около трети узора, когда виски сдавило обручем и потемнело в глазах так, что игла выпала из ослабевших пальцев. Три дня после этого Митка не могла встать с постели, а задаток – кувшин меда – соседке вернула.

После этого к ней никто уже с просьбами не совался. Жизнь, говорили, дороже…

… Оллю вот-вот должно было минуть двенадцать, когда началась война.

Об этой войне в их деревне говорили глухо и неохотно – сначала. А потом приехали вербовщики; полдня пути до столицы, а в деревне так много крепких мужчин. Маленькое княжество, затерянное в северных лесах, давно уже торчало, как бельмо на глазу, у более удачливых и жадных соседей. Как не воспользоваться случаем, если старый князь слаб и болен, а последние годы выпали неурожайными. Жадных до чужой земли чужаков-кочевников было слишком много, больше, чем могла сдержать княжеская дружина, и князь собирал войско. Родная деревня Митки опустела едва ли не на половину; ушел сосед-мельник, ушли близнецы вдовы-соседки, ушел даже хромой кузнец. Порой Митка плакала по ночам, думая, какая же она счастливая – ее сын еще мал.

Он был мал… только высок ростом – так, что на него уже с интересом посмотрели однажды вербовщики, строен и тонок в поясе. И не по-крестьянски горд – и перед матерью не опускал глаза. Порой Митка по-настоящему пугалась, замечая в детском лице сходство с тем, другим, лицом… зеленые глаза – ягоды крыжовника – в их краях большая редкость. Но если соседи и догадывались о чем-то, то молчали – Митку любили в деревне. Митка знала, Олль бредит ратными подвигами; только куда ему, деревенскому недотепе… пусть даже лучше всех среди сверстников разбиравшемуся в лошадях и умевшему верховодить ребятишками так, что по одному его слову кидались мальчишки выполнять приказанное.

А потом завыли в деревне бабы, не дождавшиеся своих мужиков.

А потом… а потом полусолнечным осенним днем свернул к ее дому гонец на уставшей, измученной лошади...

* * *

Митка стояла у окна и задумчиво теребила волосы. Намотала на палец кончик косы и усмехнулась. Это ж как надо было отчаяться, чтобы решиться – к ней... к «колдунье лесной» обратиться. Или силы ратной уже не хватает?

Далеко на юг от них граница. Там будет битва. Там будут мчаться всадники, кричать и падать пешие, сверкать клинки, свистеть стрелы. Там вершится воинский суд. Что сможет сделать она, слабая женщина…

Да полно, что это она! Разве можно помыслить хоть на минуту? У нее сын и больная мать, а ее просят отдать жизнь неизвестно за что.

Понемногу затихала деревня, погружаясь в сон. Уже стихли на улице смешки и запевки девчонок, уже прокричали петухи и мыши угомонились в подполье. В соседней комнатушке ворочалась и стонала во сне мать.