Сказки Уотершипского холма

— Милорд, — отвечал Эль-Ахрейра. — Я никогда не задавал тебе вопросов, ибо неисповедимы пути твои, хотя деяния твои порой бывают загадочны и непонятны. Но как, как ты мог допустить, чтобы среди творений твоих существовала такая жуть, как небесная зияющая рана, зловещая дыра, наводящая леденящий ужас на всех, кто ее видит?

— Я не создавал ничего подобного, Эль-Ахрейра. Погляди на небо! Никакой прорехи там нет.

В страхе Эль-Ахрейра поднял глаза на небесный свод. Раны не было видно.

— Даже если мы допустим, милорд, что она действительно существовала, хотя бы одно мгновение…

— Дыры в небе не было никогда, Эль-Ахрейра.

— Как это не было? Ведь я видел ее своими собственными глазами!

— То, что ты видел, Эль-Ахрейра, — лишь плод твоего больного воображения, кошмар, привидевшийся в бреду. Я не мог остановить работу твоего воспаленного сознания, но в действительности такой дыры никогда не существовало.

— Но старик Теммерон из «Распрекрасных Удальцов» говорил…

— Он лишь сказал, что ты никогда не видел Дыру в Небе. Забудь о том, что видел, и никогда не упоминай о ней. Кролики, видевшие Дыру, обычно не желают говорить о ней. А те, кто не знает, что это такое, подумают, что ты не в себе.

Эль-Ахрейра, вняв советам Господина Фриса, сразу почувствовал, что стал мудрее. Он больше никогда не видел Дыру в Небе и никогда попусту не чесал языком, рассказывая о своем ужасном опыте. С тех пор Эль-Ахрейра стал молчалив и за версту обходил тех кроликов, которые, как ему казалось, могли пройти через те же муки и страдания, что и он сам.

6. Кроличья история о приведениях

В этих краях ни один человек и ни одно животное не осмеливается пить из Стонущего Колодца, и я тоже не приближался к нему ни разу за все те годы, что живу здесь.

М. Р. Джеймс, «Стонущий колодец»

Из пятерых эфрафанцев, что сдались в плен Пятику в разоренном «Улье» в то утро, когда генерал Зверобой потерпел поражение, четверо вскоре завоевали симпатию Ореха и его друзей.

Крестовник, обладавший недюжинными способностями к патрулированию — даже большими, чем у Черноуха, несмотря на свою преданность памяти генерала, оказался для колонии необыкновенно ценным приобретением, а юный Чертополох, когда его избавили от вечной муштры, вскоре превратился в веселого добряка, вызывавшего симпатию своим дружелюбным отношением к окружающим.

Исключением из всех был Мать-и-Мачеха. Никто не знал, что с ним делать. Суровый и непреклонный, он предпочитал одиночество и тишину. Он проявлял почтение по отношению к Ореху и Лохмачу, но с другими был резок и не мог нормально общаться даже со своими соратниками — эфрафанцами. Во время силфли — кроличьей трапезы на лугу — он старался держаться от всех подальше и грыз траву в сотне ярдов от остальной компании, и, конечно, никому и в голову не приходило попросить его рассказать какую-нибудь историю. Орех, которому Лохмач однажды пожаловался на «вредного зануду с вытянутой физиономией, напоминающей длинный клюв грача», посоветовал приятелю оставить этого себялюбца в покое.

Колокольчик, обычно воздерживавшийся от шуток по отношению к Мать-и-Мачехе, заметил однажды, что взгляд этого дикаря чем-то напоминает ему печальные глаза коровы, попавшей под дождь.

Осень и первая половина зимы, наступившие за быстро пролетевшим летом, оказались на редкость мягкими и теплыми. Ноябрь порадовал чередой солнечных дней, желтым цветением куриной слепоты, белыми пятнышками пастушьей сумки, а ниже, за лугом, на ветвях орешника набухали и лопались гладкие черные почки, из которых на свет показывались крохотные темно-красные завязи.

Как-то раз, к всеобщему удовольствию, в колонию залетел Кихар, притащив с собой друга Леккри, чья речь, как заметил Серебристый, побила все рекорды по непонятности и нечленораздельности. Кихар, конечно же, ничего не знал о том, что произошло в колонии с момента сокрушительного поражения Эфрафы. Как-то раз осенним вечером, когда небо обложили серые тучи, а злой ветер срывал листья с берез и гнул жухлую траву, Кихар выслушал повесть Одуванчика, после чего сообщил на своем тарабарском наречии с трудом понимавшему его слова рассказчику, что «чем меньше обжор, тем лучше». С этим полностью согласился Леккри, издавший в знак одобрения хриплый вопль, от которого один молодой кролик в ужасе подпрыгнул и, сорвавшись с места, опрометью бросился к своей норе.

Очень часто, если утро выдавалось ясным, на северной стороне холма видели пару чаек: сверкая белыми крылами в рассветных лучах, они в поисках червей садились на распаханные борозды, где из земли, зеленея, начинали пробиваться озимые — урожай следующего лета.