Сказки Уотершипского холма

— Недалеко от Ореховой рощи, если пройти наискосок через поле, есть одно место, — продолжал Мать-и-Мачеха. — Это небольшая неглубокая лощина, сплошь заросшая ежевикой и колючими кустарниками и к тому же изрытая старыми кроличьими норами. Все ходы и лазы там заброшенные и холодные, и ни один нормальный кролик никогда и не подумает сунуться в это место, даже если его преследуют тысячи — хрейр — куниц и горностаев.

Нам всем было давно известно — потому что история об этом месте передается из поколения в поколение с незапамятных времен, свидетель тому наш Господин Фрис, что там с кроликами случаются всякие нехорошие вещи: что-то, связанное со взрослыми людьми или мальчишками, — но, так или иначе, место это испокон веков считалось зловещим, потому что там можно было встретиться с призраками. Аусла верила в древнее предание, и все остальные кролики в колонии, конечно, тоже боялись забредать в это дурное место. Насколько я помню, ни один кроличий хвостик не мелькнул в этой мрачной лощине ни в мою бытность, ни до моего появления на свет. Хотя в колонии поговаривали, что в сумерках или в туманные дни оттуда доносятся чьи-то пронзительные крики. Нельзя сказать, что я задумывался над тем, что там происходит, — просто я, как и все, старался держаться подальше от этого места.

Весь первый год после того, как меня захватили в плен, я чувствовал себя в Ореховой роще изгоем: на душе у меня было тяжело. В таком же положении оказались и мои товарищи. Долго ли, коротко ли, мы собрались вместе и решили, что пришла пора уносить ноги и поискать себе другое пристанище. Со мной бежали два молодых самца: мой друг Стежок и еще один очень застенчивый и робкий кролик по имени Овсянник. Среди нас была крольчиха, которую, если я правильно помню, звали Миан. Мы выступили на рассвете, то есть в пору На-фрита. Стоял холодный апрельский день.

Мать-и-Мачеха погрузился в молчание: задумчиво пожевывая траву, он долго собирался с мыслями, подыскивая нужные слова, и, наконец, продолжил свой рассказ:

— Наше предприятие не задалось с самого начала. Ближе к вечеру резко похолодало: хлынул проливной дождь. Потом мы столкнулись с кошкой, рыскавшей в поисках добычи, и еле унесли от нее ноги. Опыта у нас не было никакого: мы не знали, в какую сторону идти, и к тому же потеряли всякий ориентир. Вы, конечно, понимаете, почему мы заблудились: солнце скрылось за тучами, а когда пришла ночь, звезд тоже не было видно. А на следующий день с нами приключилось еще одно несчастье: на наш след напал горностай — огромный, не меньше собаки.

Не знаю, какую угрозу они представляют для вас — хвала Эль-Ахрейре, мне не довелось сталкиваться ни с одним после того чудовищного случая, — но тогда мы все, оцепенев, беспомощно смотрели, как он убивает нашу подругу Миан. Пока горностай душил ее, крольчиха даже не издала ни звука. Не помню как, но нам все же удалось выбраться из того места. Бедняга Овсянник пришел после происшествия в ужасное горе; он плакал, не переставая, но упорно тащился за нами, на него жалко было смотреть. В конце концов, на следующий день, после На-фрита, мы решили, что пора возвращаться домой, в свою колонию.

Проще сказать, чем сделать. Кажется, мы долго бродили кругами. Так и не найдя дороги обратно, к вечеру мы окончательно заблудились и, потеряв надежду выбраться из тех гиблых мест, шли, куда глаза глядят. И вдруг я вышел к пологому склону и там, сквозь папоротники, увидел незнакомого кролика. Он был совсем рядом: по-видимому, занимался силфли — поисками еды, рыская в густой траве. За спиной у кролика я даже разглядел его нору — вообще-то там была не одна, а несколько нор, прорытых по другую сторону узкой долины, где остановилась наша компания.

Наконец-то я с облегчением вздохнул и порадовался встрече с собратом. Но в миг, когда я уже собирался заговорить с незнакомцем, что-то меня остановило. Я замедлил шаг, взглянув на него, и понял, что претило мне двигаться дальше.

Виной всему был ветер. Я стоял с подветренной стороны, и ветер дул мне в морду. Незнакомый кролик, ощипав молодые побеги, переступил через храку — испражнения. Я находился в двух прыжках от него, но не чувствовал никакого запаха! Он ничем не пахнул! Вообще ничем! Мы, спотыкаясь и наталкиваясь на ветки папоротника, попытались пробиться к кролику сквозь заросли, но он ни разу на нас не взглянул. Он даже не подал знака, что заметил сородичей! И тут я увидел нечто такое, что до сих пор наполняет мою душу леденящим ужасом. Я никогда не забуду это зрелище: мимо меня пролетела муха, большая сине-зеленая навозная муха. И она села ему прямо на глаз. Но кролик даже не моргнул и не попытался стряхнуть с себя назойливое насекомое. Он продолжал поглощать зеленые листья и стебли. А муха… муха исчезла… как сквозь землю провалилась. Мгновение спустя кролик сделал длинный прыжок — во всю длину его тела, — и там, где раньше находилась голова кролика, я увидел муху, сидевшую на траве.