Сказки Вильгельма Гауфа

Сказав это, он опустил голову и мгновенно рассыпался в прах; мы бережно его собрали и схоронили на берегу. Из города я взял работников, которые вычинили и исправили мне судно; бывшие на нем товары я выгодно обменял на другие и, обдарив Мулея, отправился к себе на родину. Но я ехал не прямо, а заезжал на острова, где торговал с барышами. Пророк благословил мое предприятие, и я вернулся домой, удвоив наследство, полученное от капитана. Земляки мои дивились моему богатству и не могли понять, откуда оно взялось. Такой пример поощрял всех молодых людей, которые с ранних лет отправлялись в море, чтобы нажиться.

Я жил спокойно и счастливо, но каждые пять лет хожу в Мекку благодарить Аллаха за его милости и просить, чтобы капитана с его командою он принял в рай.

Но другой день караван без препятствий шел дальше. Теперь была очередь за Зулейкою. Он был родом грек и не смотря на разность вероисповеданий был очень любим своими товарищами магометанами.

Нрава он был строгого и сурового. Он был об одной руке; но где и когда потерял другую, никто не знал.

— Вы часто меня спрашиваете отчего я не весел? Отчего так суров? Если хотите я расскажу вам сегодня. На меня сильно подействовал несчастный случай, в котором я потерял руку. На сколько я в этом прав, вы можете судить, прослушав рассказ мой об отрубленной руке.

Рассказ об отрубленной руке

ервую молодость свою я провел в Константинополе. Отец мой драгоман Порты, торговал духами и шелковыми тканями. Он был человек зажиточный и дал мне хорошее воспитание, частью учил меня сам, а частью я учился у священника нашего. Сначала меня прочили в купцы: отец желал, чтобы я со временем заменил его в торговле, но впоследствии, заметив во мне довольно порядочные способности, отец, по совету друзей, желал, чтобы я был врачом, а врачу в Царьграде дорога открыта. Один из французов, бывавших у нас в доме, предложил отцу моему взять меня в Париж, где бы я мог учиться медицине. Он обещал привезти меня с собою, когда сам вернется в Константинополь. Отец сам в молодости много ездил и охотно согласился отпустить меня. Я был вне себя от радости. Француз наш стал готовиться в путь и велел и мне собираться. Я не мог дождаться дня отъезда; наконец, покончив дела свои, мой спутник назначил день выезда. Накануне того дня, отец позвал меня к себе в кабинет. Там на столе лежали платья, богатое оружие и груда золота, какой я прежде не видывал. «Вот платье, которое я приготовил тебе в путь, вот оружие, доставшееся мне от деда твоего. Ты уже довольно велик, чтобы уметь употреблять его; не трогай его никогда без надобности, прибегай к нему только в случае защиты, для обороны. А вот тебе деньги, я небогат, но я разделил все что у меня было на три части, одну отдаю тебе, на другую сам буду жить, а третью спрячу тебе про черный день».

Так говорил отец со слезами на глазах: он будто предчувствовал, что мы больше не увидимся.

Мы ехали благополучно и, высадившись на берег, прибыли в Париж на шестой день. Там, спутник мой нанял мне квартиру и дал добрый совет поосторожнее тратить деньги, которых всего было около трех тысяч рублей. В Париже я прожил три года, занимался прилежно и прошел все что нужно знать порядочному врачу. Но не могу сказать, чтобы я проводил там приятно время: я скучал по родине, французы мне были не по душе, я не мог свыкнуться с их жизнью. Наконец тоска по родине меня до того одолела, что я решился бросить все и вернуться к отцу, о котором я ничего не знал с самого отъезда. Вскоре мне представился удобный случай: в Турцию ехало целое посольство из Франции, и я в качестве посольского врача отправился с ним. Дом отца я нашел пустым и запертым на замок. Соседи удивились моему приезду и рассказали что и как было: отец умер за два месяца до меня. Бывший учитель мой, священник передал мне ключ от дома, где я нашел по-видимому все в том же порядке, как отец оставил; но денег, о которых он мне прежде говорил, не было. Тогда я спросил о них священника; он отвечал, что отец мой умер как истинно святой человек, оставя все имущество свое церкви. Делать было нечего; доказательств у меня никаких не было; надо было покориться судьбе. Практики у меня вовсе не было, никто меня не знал, отец не умел меня ввести в люди; будь он жив, тогда бы другое было, у него было большое знакомство. Приняться же за его дела — было не легко, приходилось начинать снова, торговля его была прекращена.

Однажды я сидел в глубоком раздумье; тяжело мне было на душе, я не знал за что приняться и на что решиться; мне вдруг пришло в голову продать все что осталось после отца и ехать во Францию торговать нашими восточными товарами; там я часто видал своих земляков, переезжавших с места на место и торговавших шелковыми тканями, духами и пр., которые во Франции дорого ценятся. Я продал дом отца, отдал часть денег на сохранение другу моему, на остальные же накупил шали, шелковые ткани и душистые масла, взял на пароходе место и простясь с родиной покинул берега ее.