Сказковорот (СИ)

Ну, что ж... надо начинать жить по-новому, с чистого, так сказать листа, хотя и со значительными помарками. Пошла Евфросиния в универмаг "Московский", просто на товары посмотреть. Ведь по большому счету волю бабе дали, раскрепостили, а это все же событие, к свободе еще попривыкнуть надо. Может, размышляла Фрося, удастся снять угол, на работу пристроиться каким-нибудь бебиситером. У кого руки есть ленью нескованные, он и в аду не пропадет.

Но тут, на лестничном переходе, Фросю зажали с трех сторон -- и давай обшманывать! Обобрали бабу яко липку. Фю-ить!... И готовенько. Духа перевести не успела, на улицу выскочила, увидала кого-то похожего -- за ним погналась. И все молча, втихую. Но куда там -- растворился в толпе москвичей и гостей столицы, на то он и вор. Бог дал -- Бог обобрал. Фрося не шибко в святое верит, но по ее сугубому убеждению все согласно вышнему провидению. Полковник вполне мог и не дать конверта, спасибо, что хоть в лесу не прибил. Видно, воры углядели как Хозяин конверт совал, вот и выследили жертвушку.

И пошла Евфросиния дворами-переулками куда зенки глядят, коря себя же за нерадивость. Сама же виноватая, что в столь почтенном возрасте ума и осторожности не набралась. Какие-то детишки изредка задирали: "Бам-жи-ха! Бам-жи-ха! Бам-жи..." А она глупо лыбилась в ответ, только шептала: "Отроки неразумные, храни вас всех ангел..." Евфросиния хотела своих детей, да вот не задалось. А к полковничьим отпрыскам женщина была привязана как к родным, вот только... что-то не услышала няня от них прощальных слов.

В одном из дворов, перекрытых шлагбаумом, путь женщине перегородил черный человек:

- Проваливай отсель, уродина!

Когда с грабителями возилась, видно, здорово Евфросиния обмазалась, взглянула в стекло зеркальное в будке охранной: и впрямь как на пугало. Но какое-то, что ли, человеческое достоинство в женщине взыграло:

- А пошто проваливать, любезный! Небось не царские чертоги.

- Я те щас покажу, чертовка!

И охранник так вдарил Фросе в глаз, что у ней аж салют в мозгах. Встамши, женщина поперла на черного человека. Надо сказать, что хотя бы ростом и комплекцией Господь ее не обидел, а вот привратник таки раззадорил. Евфросиния (уж не знаю, откуда в ней такая школа, верно, по телевизорам нахваталась), сделав отвлекающий удар левой, правой отправила черного человека в нокаут. Оно конечно, может быть, и добро должно быть с кулаками, но охранник все же исполнял должностную инструкцию: не допускать внутрь периметра элитного жилого комплекса лиц, не соответствующих дресс-коду. Фрося же дала волю кулакам без обязанностей.

И впрямь: Москва верит не слезам, а тумакам. Черный человек расплылся по асфальту, а Евфросиния гордо удалилась восвояси. Впервые в жизни она применила грубую физическую силу вопреки заветам святых людей: не подставила вторую щеку, а осуществила канонический апперкот. Меж тем левый глаз Евфросинии принялся заплывать -- охранник тоже умел бить. Глянув на свое отражение в зеркальном витринном стекле, баба затужила.

Пройдя еще сколько-то, Евфросиния уперлась в храм Божий. Помылиться бы, подумала она, да верно не пустят. Так она и стояла, поднямши чело вверх и любуясь игрою света в куполах, пока не подошел полицейский сержант и заявил:

- Гражданка, не положено. Идите уж.

Околоточный совсем молоденький, Евфросинии в сыновья годится. Вид у парня виноватый, заметно, что службой тяготится.

- Это что же не положено? - Разумно спросила изгнанница. - красотою любоваться...

- Тоже верно. - Вдруг ответил страж порядка. - А когда-то Елоховский собор был первым храмом России...

Юношу зовут Дима. Они из одного рабочего поселка, в Первопрестольную же лихо завело. Из армии вернулся, работы нет, вот и нанялся в столичные органы пэпээс ОВД Басманное. Евфросиния взяла -- да жизнь свою непутевую как на ладони показала. И полегчало сразу, будто попу исповедалась. Полицейский слушал неожиданно внимательно. Он и сам не понял, с чего это он вдруг проникся к этой страшной как сама правда бабе. А после спросил:

- Есть-то хочешь?

Евфросиния постеснялась признаться, что да:

- Перебьюсь. Ну, бывай, служивый. - И пошла себе. А про себя представляла, что и этого вояку она бы в нокаут отправила, он похилее черного человека будет. Неимоверную в себе баба силищу открыла -- я имею в виду моральную. Хотя и не только.

- Постой! - Окликнул Дима. - Я через час сменяюсь, и есть у меня идейка...

С парнем еще не успела случиться профдеформация. До армии Дима был обычной шпаной, одной ногой уж в криминальном мире стоял. Имелись делишки-шалишки, по счастью, не попался, да и то слава Богу. В армии окстился, застепенился, чуток обматерел. Дома мать, ровесница этой грязной женщины с оплывшим глазом, младшие брат с сестрой. Каким-то затаенным в недрах души нутром парень почувствовал: и впрямь в беде человек.