– Именно! Аптеку по снятию ответственности и получению быстрого кайфа. Все деревни-города запляшут от радости, жители заботы выкинут из головы, будут бредовым фантазиям предаваться. А когда народец в бреду, им легко манипулировать. А самое приятное, что товар мой вне конкуренции. Кто подсядет на него – тот навеки нашим покупателем будет. Особенно его молодежь жалует, на танцульках употреблять любит. То есть это все гадость ужасная!
У Горыныча брови на два вершка вверх поднялись, а потом опустились. Его домашние знали, что это первый признак приближающейся бури. Но Чародей не знал, а потому продолжил втюхивать свою дрянь.
– Выгодное дело, озолотитесь, а от вас всего-то надо: мне в аренду свои делянки в лесу сдавать, ну и торговые ряды в городах и селах. Быстро народ распробует и одуреет.
Взревел вдруг Горыныч, не смог он дальше это «деловое» предложение слушать. Так взревел, что от первого до пятого этажа его терем зашатался!
– Да, за кого ты меня принимаешь, Чародей поганый! Чтобы я, отец тридцать пяти детей, стал молодежи заразу продавать, чтобы народ русский губить этой дрянью начал? Ты как меня оскорбить своей мерзостью посмел? Пошел вон из лесу, из дома моего, чтобы духу твоего слышно не было!
Чародей от неожиданности дипломат выронил, да и рассыпались его порошки и пилюли, стала его ловкая прислужница обезьянка собирать, а сам Чародей в лице переменился, побагровел, что-то проревел в ответ, да только не родился еще такой бас, который нашего Горыныча переорет-перепоет!
– Я нашим русским мужичкам только одно зелье лицензированное продавать вовеки буду. То, что на пшенице золотой делано. Вот, как отойдет пора сбора урожая, так и начнутся свадьбы-гулянья, вот и потекут реки медовые, расступятся бражки хмельные берега, прозрачными ручейками зажурчит водка русская под песни застольные.
– Пожалеешь еще четырежды, что отказался, – клацая зубами, ушел Чародей.
Долго еще после ухода Чародея громыхал и разорялся Горыныч, пугая прохожих и соседей.
Сказ о том, что щепетильность и мораль помеха далеко не всякому бизнесу
Очень был зол Чародей, а тип он был злопамятный!
– Что ж, Маргарита, – бурчал он своей волшебной обезьянке, – где один дурень отказался, там другой согласится. Наведаюсь я в гости сегодня к другому влиятельному аборигену из здешних лесов.
Он сделал ставку на Кащея и не ошибся. Циничный, до мозга костей безразличный ко всему человеческому Кащей был рад обогатиться на чем угодно, на чьей угодно беде прибыль сделать. Он бы и мать свою родную продал, если бы она у него была, по сходной цене.
Василисе, принимавшей заграничного гостя, было невдомек, что тот пожаловал, чтобы погубить ее народ, погубить души человеческие.
Она старалась быть достойной хозяйкой, госпожой Кащеевой. Голова еле-еле корону алмазную удерживала, грудь под горностаевым манто прела, парчовой юбкой бедра натерло. Роскошь так и переполняла терем, перла изо всех углов.
Светская беседа прошла на уровне. Обедом и приемом гость остался доволен. После удалились Кащей с Чародеем в кабинет, чтобы трубки раскурить, да о делах потолковать.
Сразу уловил Кащей суть дела, ему даже на образцы из дипломата не понадобилось смотреть. Скривил губы тонкие, изображая согласие. Только в одном не остался доволен Чародей – большой процент за продвижение товара на русском рынке запросил Кащей.
Торговались они жестко. Но да Кащей смекнул, что кроме него никто Чародею такой масштаб для деятельности не предложит. Догадался, что ушел Чародей от Горыныча не солоно хлебавши. Будет он, Кащей, монополистом.
Проводив нового делового партнера к порогу, Кащей радостно сообщил своей любимой:
– Ох, и заживем мы с тобой, Василиса моя! После этой сделки будем купаться в золоте и бриллиантах.
–Мы и так богаты, Кащей. Осталось только деньги жопой жрать, – вдруг ляпнула Василиса и укусила Кащея за ухо.
– Эй, матушка, ты чего?
Василиса расхохоталась от алчности Кащея, да он не понял этого – решил, что она перебрала.
– Ты бы, Василиса, это… завязывала, что ли, с выпивкой.
– Вот, дурак, – вздохнула Василиса и ушла в спаленку.
Итак, Чародей добился своей цели. Дело поставили на поток.
Сказ про то, как дело бывает, когда никому нет дела до дела, и что потом с этим делом делается