Сказочная древность Эллады

Стали перебирать остальных; про каждого Ферсит знал какую-нибудь обидную историю. Наконец, кто-то назвал Паламеда. Ферсит замялся. «Видите, — торжествующе вставил один из ратников названного героя, — про него он ничего даже сочинить не может». — «К нему не пристает, это верно. Тем хуже для него: недолго они его оставят живым». — «Ты лжешь!» — крикнул ратник, бросаясь на балагура. «Эй, ты, потише!» Стали их разнимать, поднялся шум. «Тише, тише! — крикнуло несколько голосов. — Слышите, какие-то стоны раздаются из этой рощи!..» И впрямь стоны… все ближе и ближе…

Относительно Филоктета тот шутник не был совсем не прав: только не смертную красоту приметил юноша, а нимфу, самое Хрису, владычицу острова. Или, вернее, она его приметила и тайно от других шепнула, чтобы он пришел к ней на свидание в ее заповедную рощу. Забыл Филоктет, что тот остров — уже вражеская земля; разыгралась его молодая кровь, пошел он, никому ничего не говоря, в указанном ему направлении. Едва вошел он в рощу, как послышалось тихое отдаленное пение: видно, это его нимфа поет и песнею его манит. Пошел еще бодрее. Песня все громче и громче, но и заросли все гуще и гуще, все непроходимее; приходится мечом разрезать ползучие растения, обвивающие его тело и не пускающие его вперед. И голоса слышатся через пение нимфы — знакомые, нежные, жалостные: «Не ходи, не ходи!» Но нимфа зовет; он идет все дальше и дальше. И вот, наконец, роща точно расступается; перед ним расстилается широкий зеленый луг, весь поросший цветами неописуемой красоты. Посередине луга точно ложе из дерна, на нем полусидит, полулежит прелестница. Завидя Филоктета, она еще громче, еще нежнее запела и простерла руки к нему: «Иди ко мне, мой прекрасный, мой желанный; здесь ждет тебя любовь…»

Сладостно затрепетало сердце у юноши; быстрым взмахом ножа он разрезал последнюю сдерживающую его ползучую лозу — ее концы со стоном опустились — и устремился вперед. Цветы ли это благоухают или тело богини? Он опьянен, он ничего не видит, не слышит, кроме нее. Вот он нагнулся над ней — пара жарких рук обвила его шею — пара медовых уст слилась с его устами…

И вдруг — адская, невыразимая боль охватила его ногу, его тело, все его существо. Смотрит — в него впилась своими зубами большая змея, зеленая, с багровым гребнем и огненными зеницами. Замахнулся мечом — поздно: она уползла и снова скрылась под ложем из дерна. Нимфа исчезла, цветов уже нет; обыкновенная лужайка среди колючих зарослей. Только рана не исчезла, все сильнее, все мучительнее ноет.

Надо возвращаться; но как больно, как невыносимо больно опираться на ужаленную ногу! Филоктет срубает своим мечом молодой ясень, чтобы он был ему посохом, и так, прихрамывая, плетется обратно. Куда ступит ногой, там остается след, сначала ярко-багровый, потом все чернее и чернее. Да, сначала кровь, а потом уже гной струится из раны. И вся нога распухла, окоченела — точно не часть его тела, а какая-то приросшая, посторонняя тяжесть. И зловоние поднимается от раны, заглушая вечернюю свежесть леса: он сам едва не задыхается в нем.

Вот уже и опушка роковой рощи; виден луг, на котором пируют ахейцы. Его стоны привлекают многих, но немногие отважились к нему приблизиться через окутывающий его покров зловония — да и те долго не выдерживают. Чередуясь, помогают ему подойти, но ложе стелют ему подальше от других. Врачи промывают, перевязывают ему рану, качая головой, — ничего подобного не доводилось еще видеть.

Ночь была беспокойна: крики больного мало кому дали заснуть. На следующее утро пришлось сняться без обычного жертвоприношения: крики нарушали благоговение, обязательное для молитвы и общения с богами. Поплыли; для спутников Филоктета это плавание было настоящей пыткой, его зловоние наполняло весь корабль, никакие морские ветры не могли его разогнать. Остановились у лемносского побережья, но не там, где некогда была царицей Ипсипила, а теперь правил ее сын, Ясонид Евней, а в необитаемой пустынной части острова. Оба Атрида и Одиссей устроили совещание: как быть дальше с товарищем, общение с которым стало невозможным и для богов и для людей?..

Когда Филоктет после позднего тяжелого сна проснулся на заре следующего дня, весь берег был пуст. Рядом с собою он увидел свой лук, предсмертный дар Геракла, несколько плащей и вдоволь съестных припасов. А на восточном горизонте в багровых лучах рассвета исчезали паруса последних ахейских кораблей.

54. ПРОТЕСИЛАЙ