Сказочная древность Эллады

Раздался на всю рощу могучий, раскатистый голос, точно от множества людей — и в то же время пелионский ясень, пущенный могучей рукой, вонзился в грудь царевича. Дрогнул отряд, пустился бежать к городу. Теперь дело ясно; Ахилл помчится за ним, перебьет их всех одного за другим, затем вернется, положит труп царевича на колесницу и помчит ее к своим. Но его остановил протяжный женский стон. Все-таки женщина? Он подходит: над трупом стоит на коленях девушка, голосит и убивается: «Троил! Мой брат, мой Троил!» Он подходит еще ближе: куда исчез царевич? На земле лежит мальчик, нежный златокудрый мальчик. Или он мальчика убил? Копьем Хирона грудь пронзил мальчику? И кто эта дева? Как она прекрасна в своей печали! Здесь не так давно стояла Елена, недосягаемая в величии своей красоты; к той его не тянуло, а к этой тянет, и он готов все сделать, чтобы осушить эти слезы. «Кто ты, дева? Перед тобой Ахилл, но не бойся ничего; скажи только, кто ты?» — «Я — Поликсена, дочь Приама, священно-служительница этого храма; вызвала брата для общей службы Аполлону. Если ты — убийца мальчика, то мир не видал более гнусного подвига. Но я в твоей власти, повелевай, что мне делать». — «Не ты в моей, а я в твоей власти; твоего брата я убил нечаянно, не зная, что он мальчик. Я готов чем угодно искупить мой невольный грех; повелевай ты, что мне делать». — «Ты меня отпустишь в Трою?» — «Конечно». — «С трупом брата?» — «Да». — «Но как я управлюсь с ним?» — «Бери лошадей и колесницу». — «Не могу пожать твоей руки, обагренной кровью моего брата; но ты благороден, и я благодарна тебе».

Аполлон же с той поры возненавидел того, кто убил его священнослужителя в его же храмовой роще.

Один побрел Ахилл обратно к своим; два образа чередовались перед его внутренним взором: убитого мальчика и прекрасной царевны. Как он любит эту деву, и как бы она его любила, если бы не кровь ее брата!

В царском совете его встретили очень холодно: особенно мрачен был Одиссей. «Что же царевич?» — спросил он. «Убит». — «Напрасно, мальчика можно было живьем взять, выкуп был бы больше. Но где же ты оставил его тело и его коней?» Вкратце, нехотя Ахилл рассказал, как было дело. Одиссеем чем далее, тем более овладевал гнев. «Если это не измена, — процедил он сквозь зубы, — то нечто очень близкое к ней». Ахилл вспыхнул, но его предупредил Паламед. «Ахилл и измена несовместимы, — заявил он громко, — а в его неудаче виноват ты, Одиссей, не предупредив его, что он будет иметь дело с мальчиком». — «Так бы он и пошел», — тихо возразил итакиец, пронизывая Паламеда взором глубокой, жгучей, непримиримой ненависти.

Мы уже знаем: он видел в Паламеде своего главного врага, разрушителя всего счастья его жизни, как мужа, отца и царя. «Вернешься через двадцать лет, один, на чужом корабле»— он помнил эти страшные слова. Но взамен этой жертвы он требовал себе славы и победы, победы во что бы то ни стало, хотя бы ценою уничтожения тех, кто становился ему поперек пути. И он постановил не откладывать той мести, которую задумал на Паламеда.

56. ПАЛАМЕД

Нам предстоит прочесть о самом черном деле во всей жизни Одиссея. Извинения ему нет; да и простить его можно не теперь, а потом, после многих страданий, которые придется испытать его совершителю.

Кроме большого военного совета, в котором участвовали все вожди, в палатке Агамемнона собирался иногда и более тесный, состоявший обязательно из обоих Атридов и Одиссея; иногда к нему привлекали и других, чаще всего старого Нестора. И вот однажды в этот тесный совет является Одиссей. Он казался очень взволнованным. Он передает Агамемнону письмо, перехваченное, как он говорит, его лазутчиком. Письмо гласило так: «Привет Паламеду от царя Приама. То золото (вес был назван), которое ты потребовал, чтобы отдать в наши руки стан ахейцев и дать нам возможность поджечь их корабельную стоянку, надеюсь, уже в твоих руках. Укажи послу время, которое ты считаешь удобным для этого дела. Будь здоров!»

— Эта ужасная улика, — сказал Нестор, прерывая жуткое молчание, водворившееся после прочтения Агамемноном этого письма, — но именно поэтому она требует от нас удвоенной осторожности. Всякая распря между нами выгодна для троян; для них же выгодно погубить наветом нашего витязя, недоступного для их копья. Не сомневаюсь, доблестный Одиссей, что твой лазутчик действительно перехватил это письмо; но что, если оно нарочно написано Приамом или другим троянином, чтобы навлечь гибель на нашего товарища?

— Я тоже об этом думал, — хладнокровно продолжал Одиссей, — и потому полагаю, что, прежде чем предпринять что-нибудь, мы должны убедиться, правда ли здесь сказана или ложь. Но как в этом убедиться?

— Самое верное средство в подобных случаях, — сказал Нестор, — это обыск в палатке заподозренного.

— Но оно здесь совершенно неприменимо! — горячо воскликнул Менелай. — У кого хватит духу явиться к товарищу, к вождю, к Паламеду и сказать ему: мы подозреваем тебя в предательстве, дай нам обыскать твою палатку!