Сказочная фантастика

Корнуэлл стряхнул крошки сыра с камзола, открыл дверь и увидел, что на пороге стоит маленькое морщинистое существо — едва ли трех футов роста, одетое в потертые кожаные штаны. Ноги у него были голые и волосатые, а поверх рубашки на нем была темно-красная куртка. На голове торчал остроконечный колпачок.

— Я гоблин-чердачник, — сказал ночной гость. — Будь так любезен, впусти меня!

— О, конечно, — сказал Корнуэлл. — Я слышал о вас. Но думал, что это сказки.

Войдя, гоблин направился к огню. Примостился перед ним на корточках, протянул руки к пламени.

— С чего это ты решил, что мы — сказка? — обиженно спросил он. — Ты же знаешь, что существуют и гоблины-эльфы, и другие члены Братства. Так почему ты сомневаешься в моем существовании?

— Не знаю, — признался Корнуэлл. — Наверно, потому, что мне никогда не доводилось вас видеть. Я думал, что вы — всего лишь выдумки студентов.

— Я умею хорошо прятаться, — сказал гоблин. — Живу я обычно на чердаке. Там полно укромных местечек, где найти меня довольно трудно. Некоторые из этих монахов, которые целые дни просиживают в библиотеке, просто невыносимы. У них совершенно нет чувства юмора.

— Хочешь сыра? — спросил Корнуэлл.

— Конечно, хочу. Что за дурацкий вопрос.

Отойдя от камина, он вскарабкался на грубую скамейку, стоявшую у стола, и оглядел комнату.

— Вижу, — сказал он, — что жизнь у тебя нелегкая. Никакого уюта. Мебель жесткая, и все разбросано.

— Так уж получается, — вздохнул Корнуэлл. Вынул кинжал из ножен, он отрезал ломоть сыра, положил его на хлеб и протянул бутерброд своему гостю.

— Небогато, — заметил гоблин.

— Это все, что у меня есть. Но ведь ты пришел не ради сыра и хлеба.

— Нет, — сказал гоблин. — Я видел, чем ты занимался вечером. И видел, как ты украл рукопись.

— Ясно, — сказал Корнуэлл. — И что же теперь?

— Ничего, — ответил гоблин. Он откусил кусок сыра. — Я пришел сказать тебе, что этот монах, Освальд, тоже видел тебя.

— В таком случае, он должен был бы остановить меня. И заставить вернуть похищенное.

— Кажется мне, — сказал гоблин, — что ты явно не испытываешь никакого раскаяния. Ты даже не пытаешься отрицать, что совершил кражу.

— Ты меня видел, и все же не предал меня. Значит, дело гораздо серьезнее, чем кажется.

— Вполне возможно, — сказал гоблин. — Как давно ты здесь учишься?

— Почти шесть лет.

— Значит, ты уже не студент. Ты ученый.

— Большой разницы тут нет.

— Я тоже так думаю, — согласился гоблин, — но это означает, что ты уже не мальчик. И студенческие проказы тебе не к лицу.

— Думаю, так оно и есть, — сказал Корнуэлл, — но не вижу, к чему ты клонишь…

— Я клоню к тому, что Освальд видел, как ты утащил рукопись, и все же позволил тебе уйти. Он знал, что оказалось у тебя в руках?

— Сомневаюсь… скорее всего, нет. Я и сам не знал, что оказалось передо мной, пока не присмотрелся. Я не искал этого. Я даже не знал, что оно существует. Лишь положив книгу на стол, обнаружил, что у нее какая-то странная задняя крышка. Она была слишком толстой, толщиной с палец, и казалось, в ней что-то скрыто.

— Если это было так заметно, — спросил гоблин, — почему же до сих пор никто этого не обнаружил? И как насчет еще одного ломтя сыра?

Корнуэлл отрезал еще кусок, протянул гоблину.

— Думаю, на твой вопрос легко ответить. Скорее всего, я был первым человеком в этом столетии, который снял книгу с полки.

— Омерзительное издание, — сказал гоблин. — И там полно таких. Не скажешь ли мне, что оно собой представляет?

— Побасенки древних путешественников, — ответил Корнуэлл. — Написана давным-давно, может быть, несколько сот лет назад. Очень древняя рукопись. Монахи, переписывавшие ее, превратили рукопись в произведение искусства, снабдив рисованными заглавными буквами и виньетками на полях. Но с моей точки зрения, читать ее — это потеря времени. Большей частью она представляет собой сплошной набор вранья.

— Тогда чего ради ты решил проглядеть ее?

— Порой и тут может блеснуть зерно истины. К тому же я искал упоминания об одной вещи.

— И нашел?

— Не в книге, — сказал Корнуэлл. — А в спрятанной рукописи. Я склонен думать, что книга эта представляет собой копию всех тех россказней. Может быть, единственную. Она не относится к тем трудам, которые копируют постоянно и неустанно. Старый монах в скрипториуме, скорее всего, работал с подлинной рукописью путешественника и, переписывая ее, постарался сделать из нее подлинное произведение искусства, которым можно было бы по праву гордиться.

— Рукописью?

— Рукопись не имеет к этому отношения. Она представляет собой листик пергамента. Листик из подлинной рукописи путешественника. И текст этот монах выпустил.

— Ты думаешь, его замучила совесть, и он решил спрятать утаенный им от переписи лист под обложкой книги?

— Что-то вроде того, — ответил Корнуэлл. — А теперь давай поговорим о том, ради чего ты ко мне явился.