Сказочник

Мать Земля, как я люблю буддистов. Публично обещаю, будь Будда реальным богом, я обратился бы в его веру. Во-первых, он против насилия, а во-вторых — ему всё пофиг. Такую религию обязаны внедрять в насильственном порядке. Правда, буддисты верят в переселение душ — мол, после Бездны ты вернёшься на Землю, в виде быка или суслика.

Но я-то знаю, оттуда никто не вернулся.

— Завтра доставьте обоих ко мне, — выношу я вердикт. — Я спою им песню Труффальдино из Бергамо: «Как вам только не лень в этот солнечный день играть со Смертью?». Но нам следует разработать программу адаптации для кандидатов в косари. Я был бы несказанно благодарен, секретарь. Прошу, поразмыслите о таком плане в будущем.

Никколо Макиавелли кивает и заботливо надевает на планшет чехол. Лицо секретаря не меняется — словно скрыто за непроницаемой маской. Я прохожу по любимому коридору (буйство тропической зелени, отмороженный лемур Джулиан, бегемотиха и жираф), спускаюсь на лифте, выскакиваю из офиса и с космической скоростью перевоплощаюсь. Спортивно сложенный блондин с голубыми глазами. Пуховик, свитер с оленями, джинсы — обычный финский турист в Питере, для пущей достоверности я даже синтезирую запах водки. Отряхиваю воротник и сворачиваю к ближайшему магазину. У дверей одна бабушка ругает другую, выползающую наружу с чекушкой в руке:

— Я уж вся задубела туточки! Тебя, Прокофьевна, за смертью посылать!

Я останавливаюсь — только на секунду.

— Вот не надо фантазировать, ладно? Обычно я обхожусь без посыльных.

Бабки, открыв рты, замирают на месте. Я ощущаю: обе точно нескоро преставятся, старый народ крепче, — они выросли в те времена, когда молоко не делали из порошка, а свиньям не кололи антибиотики. Подхожу к толстой продавщице, та не удостаивает меня взглядом.

— Два эскимо, — любезно говорю я. — Леденцы и вон те вафли. Да, и пару пепси.

…Толстуха умрёт через неделю. Просто начнёт собираться на работу и упадёт на пол — инсульт. Люди работают в ночные смены, не думая, к чему это приводит. Смотрю в её глаза. Там отражаются бутылки с пивом. Я не скажу ничего. Пусть это будет сюрприз.

Глава 7 Фольклорный образ (Дом Страданий, метро «Выборгская»)

…В этот раз по дороге к Илье я опять задерживаюсь. Иногда я не гнушаюсь промежду делом принять чью-то душу, как рядовой косарь. Ну, для сравнения, — это словно для вас на бегу перекусить хот-догом, утоляя голод. Я останавливаюсь рядом с трассой в удачный момент. Вишнёвый «лексус» только что лоб в лоб столкнулся с чёрным «мерседесом». Водитель «лексуса» — брюнетка лет двадцати пяти, в шубке из песочной норки, щедро политой кровью, отчаянно кричит в мобильник:

— Зая, я цела, всё нормально! Прости, попали мы на бабло… «мерс» почти всмятку.

Она не видит собственного трупа, зажатого между рулём и передним сиденьем. В первые минуты после гибели люди думают, будто выжили. А это совсем напрасно.

— У меня отличная новость, тебе не надо платить за «мерс», — сообщаю я, появившись в классическом образе — трёхметровый рост, оскал черепа, бархатно-чёрный плащ и отточенная коса. — Но вот другая новость тебя совсем не порадует…

…В итоге я в палате на десять минут позже, чем надо. Илья надулся, как мышь на крупу. Чувствую, сегодня со сказкой мне придётся на редкость постараться. Первым делом, даже не поздоровавшись, Илья разрывает обёртку вафель — просто с невиданной силищей для человека, месяцами лежащего под капельницей. В принципе, поступок правильный: если он обижен на меня, то это вовсе не повод обижаться на вафли.

— Я опять чуть не уснул, — ворчит он. — Тебе не стыдно?

— Я не испытываю подобных ощущений, — с нарочитой шутливостью отвечаю я. — Стыд — это когда муж застал жену с любовником. Впрочем, тебе ещё рано такие вещи знать.

— Ха, подумаешь! Я всё знаю про секс! — гордо чавкает вафлями Илья.

О, ну вот кто бы сомневался. Впрочем, я и раньше вам жаловался: в этом веке, доверху забитом информацией и высокими технологиями, дети взрослеют рано. В полных девять лет — это уже старики, серьёзно утомленные жизнью и покемонами.

Сегодня у меня амплуа бабушки: седые волосы убраны в пучок, фиолетовая кофта из странного материала, в руках — вязальные спицы. Мои братья околеют со смеху.

Фигурально выражаясь, конечно.

— Скажи, дядя Смерть, — замерев с вафлей в зубах, шепчет Илья. — Я умру?

— Ты меня уже миллион раз спрашивал, — с кислой миной замечаю я. — Все когда-нибудь умрут, даю стопроцентную гарантию. Ты непоследователен. Сначала бравируешь фактом, что умрёшь, а потом интересуешься: ой, да неужели это случится? Моё сердечко перестанет биться, мои лапки похолодеют… Да сам хоть разберись, чего ты хочешь!

Он куксится, однако из глаз — ни слезинки. Илья знает, со мной это бесполезно.

— А я встречу ТАМ папу и маму?