Сказочник

Вот таким образом азербайджанский, арабский и персидский, переплетаясь, создавали какой-то чрезвычайно притягательный поэтический микс, позволяющий таким гениям, как Физули, создавать подлинные шедевры. Они, порой, даже не замечали, как и каким образом они перемещались из поля господства одного языка в мир другого. Для поэтов же считалось нормой иметь целые диваны стихов на арабском, персидском и тюркском. Диваном они называли сборники стихов. Это было задолго до того, как слово «диван» стало означать предмет мебели.

Потом реалии советского времени, с его воинствующим атеизмом и ленинскими установками, являющимися упрощением всего и вся на белом свете, изничтожили всё это. На смену арабской вязи и латинице пришла кириллица. Переходу на кириллицу радовалось множество людей. Они были глубоко убеждены в том, что теперь будет настолько легко научиться читать и писать, что скоро наступит эпоха тотальной грамотности. Действительно, успехи претворённой в жизнь культурной революции были просто ошеломительны. Казалось, что всё было просто замечательно.

Но, тем не менее, он вместе со своим другом продолжал писать арабской вязью. Здесь же, фактически, половину букв не надо было выписывать. В письме отражались только согласные. Именно это позволяло всем представителям тюркских языков легко понимать всё то, что написано как в древних рукописях, так и в сегодняшних газетах. Кириллица не позволяла сохранять такие особенности. Она сковывала язык жёсткой конструкцией. Созданные в те же годы официальные грамматики различных тюркских языков ещё больше углубили различия между родственными языками.

Хуже всех поступили турки. Они ухитрились после перехода на латиницу за несколько лет вообще выкинуть из обихода множество арабских и персидских слов. Всё это насилие над языком привело к тому, что начали печататься специальные словари арабских и персидских слов, позволяющие понимать поэзию прошлых веков. Конечно же, исключительно для тех, кому эта поэзия была интересна.

Вот и получилось, что целый пласт истории был просто забыт. Нормой стало двуязычие: азербайджанский и русский. Кроме своего родного языка, азербайджанцы уже изучали русский. Хоть и не все могли прилично на нём изъясняться, но всё же понимали его. Но было и немало тех людей, которые ухитрялись писать какие-то произведения на русском языке, внося в литературу этого великого и могучего языка свои колоритные, пряные, восточные нотки.

Его друг любил вспоминать те времена, когда в Мардакянах долго гостил известный русский поэт. Он иногда бывал на разных всяких поэтических сборищах местных поэтов. И всё спрашивал о том, что же означают эти, так прекрасно звучащие строки. Ему же, как правило, отвечали:

– Ну, о чём же могут быть стихи? О любви, конечно.

А ещё молодёжь не любила мугам. Как же она могла его любить, если она его не понимала и не чувствовала. Мугам был тесно связан с поэзией. Под него нельзя было петь и плясать. Он не был пронизан весельем. Может быть, потому и не был востребован. Мугам – это всегда сложно. Душа должна быть в гармонии с рассудком. А ещё она должна быть готова к тому, чтобы излить в этих прекрасных звуках всё то, что её печалит и тревожит. Но разве в столь сумасшедшие времена такое возможно?

В отличие от него, поэт был женат. Даже дважды. У его теперешней жены было очень странно звучащее имя: Шарабаны. Но это никак не было связано со знаменитой песенкой про шарабан-американку и девочку-шарлатанку. Просто таким образом простонародный говор исказил её настоящее имя, звучащее, как «Шахрибану» – госпожа города.

Жена же поэта, со столь необычным именем, не уставала поражаться тому, что вроде бы такой обычный человек, как её муж, умеет создавать в своих стихах столь прекрасные женские образы. Она была так далека от всего того, чем были пронизаны мысли и чувства её мужа, что попросту считала, что всё это являлось поэту в его наркотических видениях. Ведь она жила в реальном мире, где на нищенскую зарплату поэта, гордо именуемого в зарплатной ведомости «литературным работником», надо было прокормить семью. Она и кормила. А он обитал в мире грёз и мечтаний, где в табачном дыму ему так чётко виделись контуры тех прекрасных див, которых он не уставал воспевать.

***

Наш сказочник никогда не был женат. Многие считали, что вся бурлящая в нём могучая энергетика уходит в творчество. Может быть, когда-то, в далёкой молодости, ему и нравились женщины. И он им, безусловно, тоже нравился. Все знали, что ему довелось в молодости пережить такую страсть, которая сжигает человека дотла. Остаётся лишь пепел, от терпкой горечи которого не удаётся избавиться до конца жизни. Так и было с ним. Недаром же его за глаза так любили называть Меджнуном.