Сказочник

Даже ребенком Соня так не кричала во сне. Она вскочила и разметала постель, собираясь бежать прочь от чудовищного кошмара. Матрена, спавшая неподалеку, немедля появилась в дверях со свечой в руках. По коридору спешно скрипел деревянной ногой Филипп Филиппович.

Соня, захлебываясь словами, торопилась рассказать кошмарный сон, чтобы скорее избавиться от ощущения ужаса, стоявшего в груди ледяным камнем.

– Что же будет, что значит этот страшный сон, Матреша? А вдруг и впрямь сбудется? Что это, что? – Девушка уткнулась в грудь няньке, чтобы, как в детстве, найти там покой и защиту.

– Полно, ягодка, полно! Ничего это не значит! Да мало ли что я скажу, баба деревенская! Всякое привидится! С дороги устали, покушали с аппетитом, да натоплено было, душно, вот и мерещится всякая дрянь! Спи, деточка!

Матрена Филимоновна дождалась, пока ее любимица не успокоилась и не задремала вновь. Она перекрестила девушку и вознесла Господу молитву. Дурной сон не шел из головы. Надобно завтра окропить все святой водой.

И Матрена, зевая и кивая всклокоченной головой, пошла спать.

Глава четвертая

Следователь петербургской полиции Константин Митрофанович Сердюков уже битый час кружил в квартире Кобцевой Изабеллы Юрьевны, убитой барышни двадцати шести лет. Большую и роскошно убранную квартиру нанимал для себя и своей любовницы богач, меценат, купец первой гильдии Толкушин Тимофей Григорьевич. Осмотр комнат убеждал, что Толкушин не просто нанимал квартиру для своей содержанки, но и сам жил здесь как дома. Повсюду находились его вещи, и располагались они так, словно их и не собирались никуда убирать или уносить. Все это подтверждало слова Толкушина о том, что он всерьез собирался оставить жену, потребовать развода и жениться на приме частного театра «Белая ротонда», которому он щедро жертвовал из своих барышей.

Убитую обнаружила горничная. Утром она постучала в спальню хозяйки и, подождав немного, вошла, как делала это обычно. В комнате стоял полумрак. Женщина раздвинула тяжелые шторы и только с яркими лучами света увидела страшную картину. Молодая хозяйка лежала на кровати, странно вывернувшись. Постель была залита кровью. Следы крови виднелись повсюду, даже на роскошном букете орхидей, стоявшем около постели. Убийца, вероятно, в спешке опрокинул напольную вазу. Она упала, часть хрупких цветов обломилась. Растерзанный букет и растерзанная хозяйка. Горничная закричала и бросилась вон. Толкушина на тот момент в квартире не было. По словам горничной, на сей раз он почему-то покинул любовницу накануне вечером, куда пошел – не докладывал. После его ухода горничная не заходила к хозяйке, та ее не требовала звонком, как часто бывало. Поэтому была ли она жива вечером или нет, горничная не знала, так как была отпущена на ночь. Прибывший со следователем полицейский доктор осмотрел жертву и категорично заявил, что женщина, несомненно, была убита либо поздно вечером, либо ночью, но никак не утром. Ее зарезали ножом, который вошел глубоко под грудью. Вероятно, она была жива какое-то время и пыталась вытащить нож, дотянуться до шнурка звонка, но не успела. Этим объясняется ее вывернутая поза, поза человека, пытавшегося совершить последнее движение и замершего на лету. Хотя чего звонить, если прислуга отсутствует?

Подозрение пало на Толкушина, которого арестовали в его конторе, куда он явился под утро, навеселе, невыспавшийся и злой. Арестованного купца привезли прямо в квартиру жертвы. Сердюков хотел провести допрос по горячим следам, надеясь, что эмоциональное потрясение, вызванное видом собственного злодейства, заставит душегубца раскаяться. Но расчеты следователя не оправдались.

Тимофей Толкушин, казалось, не поверил арестовавшим его полицейским, что с его любовницей стряслась такая беда. Или притворился, что не поверил, или винные пары мешали ему осознать происходящее. Так или иначе, но пока ехали до места преступления, арестованный пребывал в относительном спокойствии духа. И только переступив порог спальни, которую он покинул накануне вечером, и увидев окровавленное тело актрисы, он закричал и повалился на эту постель, как раненый медведь. Горе его было столь оглушительным, что он не мог отвечать на вопросы, и пришлось на какое-то время оставить его в покое.

Прошло более часа, прежде чем следователь смог наконец допросить Толкушина. Купец сидел на стуле и мерно раскачивался. То и дело он принимался терзать свои волосы и бороду, желая, по-видимому, их выдрать, чтобы уменьшить боль душевную, причиняя себе боль физическую. Иногда он что-то мычал. А потом снова принимался мотать головой и стонать.