Сказочник

Я не обижаюсь. Это моя вина, незачем с призраком из Средних веков козырять чересчур умными словами. Попробуй подойти к неандертальцу и размеренно сказать ему в лицо: «Монетизация экономики», – дубиной по голове заработаешь и всего делов. В России то же слово «пацифист» легко путают со словом «педераст». И ведь действительно, если так уж разобраться, похоже. Мимо нас плавно движутся косари, на ходу отвешивая церемонные поклоны, некоторые прижимают к груди покупки. В призрачном мире нет денег, ты можешь расплатиться только своим временем. Пойти забрать сотню душ вместо опредёленного косаря, пока тот кайфует в баре воспоминаний, как романтично называют обычную кальянную, – тяжкий труд, ибо душа душе рознь. Так вот, самый главный пацифист и заодно главный хиппи в мире – это я. Не поверите, в разгар сражений во Вьетнаме я даже принимал участие в антивоенных демонстрациях в Нью-Йорке – инкогнито, конечно. Я ведь прекрасно понимаю, Смерть, с розой в руках распевающая песню Леннона Give Peace A Chance, выглядит абсолютно по-идиотски. Но да, я против войны. Для меня работать в период военных действий, когда трупы сыплются штабелями, это всё равно что для вас разгрузить вагон с углём, а за полчаса до выдачи гонорара в кассе обрести извещение: за те же деньги вы обязаны «облегчить» ещё двадцать вагонов.

– Человек, ненавидящий войну, – предельно доходчиво объясняю я.

– Поразительно, господин, – деликатно кланяется Салах. – Война соединена со Смертью.

Вот прикиньте только, и этот туда же. Иногда думаешь: может, заказать себе рекламную кампанию? А что, было бы неплохо. Билборды по всему Питеру, телевизионные ролики в прайм-тайм, газетные интервью. Путин может, а я не могу, что ли? С деньгами нет проблем, их даст вечно сопящий брат Никао. Наверное, это существо в волдырях богаче всех на Земле – ему принадлежат табачные фабрики, химические заводы и дорогостоящие проекты утилизации ядерных отходов. При желании, братец смог бы нанять Билла Гейтса – за обедом на балалайке поиграть. Пусть Никао профинансирует рекламу, чтобы человечество наконец уяснило: не Смерть тащит в мир иной, а лишь итоги их дебильных поступков. Я не забираю по своей воле и не прихожу за теми, кому это не суждено. А они думают, у меня стоит одна задача – угробить побольше народу. Вот удовольствие-то, ага.

Полное убожество мыслей. Но чего ещё ожидать от людей?

– Не говори о вещах, о которых понятия не имеешь, – резко прерываю я Салаха.

– Да, халиф, – немедленно кланяется он. – Как тебе будет угодно, мой господин.

Он видит – меня лучше не раздражать. Чутьё у султана на уровне.

– Кого забирать сегодня? – деловито спрашиваю я. – Мне скоро возвращаться в Питер.

Салах-ад-Дин прячет планшет за пазуху и лезет в голенище сапога за свитками. Вот что ты будешь делать, а! Средневековые призраки консервативны: они уверены, важные записи надёжней хранить на пергаменте. Я и угрожал, и ругался, и приказывал – ни Чингисхан, ни Готфрид Бульонский не признают айпэд, и всё тут. Да ладно Средние века! На днях Папе Римскому Иоанну-Павлу Второму планшет подсунул, так тот его в святую воду окунул. Хорошо ещё, что устройство призрачное, не то бы моментально технике кранты.

– Некто амир Абдаллах аль-Нури, – сообщает Салах канцелярским тоном. – Командир отряда повстанцев. Только что подорвался, собирая бомбу. Проживет ещё три минуты. Не совсем достойная вас кандидатура, господин, – но увы, сейчас нет никого уровня Каддафи.

– Годится, – киваю я. – Я рад, что не Каддафи: тот сам из меня едва душу не вытащил.

– Амир в Думе, пригороде Дамаска, – сворачивает свиток Салах. – Приятного пути, халиф.

…Я успеваю секунда в секунду. Сакральный момент, когда душа отделяется от тела и видит меня, стоящего в ожидании – иногда с улыбкой, иногда с каменным лицом, иногда нетерпеливо кидающего взгляд на часы в ожидании финала агонии. Покойный – бородатый мужик в камуфляже, с зелёной повязкой на голове. Впрочем, половины головы у него как раз и нет, камуфляж пропитался кровью. Он смотрит на меня уцелевшим глазом.

– Я в раю? А куда делись мои семьдесят девственниц?

Да, это они первым делом спрашивают. Немудрено, что среди последователей саудитов столько кандидатов в мученики. Христиане тоже смешат. Они аналогично, едва умерев, интересуются – это рай? Ну да, если видишь фигуру в чёрном балахоне, с косой за плечами и черепом вместо лица – понятное дело, ты прямиком попал в сады Эдема.

– Ушли блины тебе печь, – информирую я с постным видом. – Давай, хабиби, поднимайся.

До тени боевика (даже при отсутствии половины мозга) доходит: что-то тут не так.

– И где же Аллах? – в ужасе спрашивает мертвец.

– Не знаю, – лениво кидаю я ему через плечо. – Я его ни разу не видел, и не уверен, что ты увидишь. А ещё я не в курсе, в каком окне Небытия получать положенных тебе гурий, и не могу подтвердить или опровергнуть, что тебя ждёт рай. Официально, по твоим верованиям, я – отвечающий за сбор душ архангел Малак аль-Маут[6]. Так что можешь если не любить меня, то, по крайней мере, жаловать.