Сказочница (СИ)

Но услышала те речи княгиня, усмехнулась и свою песню спела. О двух драконах, резвящихся в высоком небе, о танце переплетенных тел — и не поймешь, где лиловая чешуя переходит в медную, где синие крылья накрывают небо, а где алые удерживают солнце. И о том, как отважный герой, возжелавший славы, разбил драконье счастье, и о том, как синие крылья украсили стену этого чертога, и о том, как бесконечно тоскует в далеком поле медный дракон.

— А слезы того дракона, говорят, — заунывно продолжала певунья, и на прогретом весеннем дворе становилось холодно, как в стылом погребе, — обращались драгоценными каменьями, мешались в его пещере со златом и скапливались в горы невиданных сокровищ. И князь отправился в долгий путь, твердо решив погубить последнего дракона и забрать его злато, этим обессмертив имя свое. Бесконечно долог вышел путь, иссохли последние запасы воды, позабыл витязь вкус пищи. Конь его едва держался на ногах, и ребра натянули некогда лоснящуюся вороную шкуру…

А небо уходило выше и выше, делаясь совсем бесконечным и пустым. Обезумевший от усталости князь не сразу заметил, как в пожухлой траве под ногами песок стал мешаться с галькой, как в редких вересковых клочках начали появляться иссохшие кораллы. И вдруг дохнуло свежестью — соленой морской свежестью, и прохладный ветер остудил раскаленную боль. Небо — бесконечное и холодное — покрывали тучи. Стягивали его глухим занавесом, не давая солнцу прорваться. И невдалеке плескалась вода.

Князь на коленях стоял у ручья, когда из-за черных гранитных скал в небо взвилась исполинская тень. Медные крылья заполонили небосклон, вместо солнца засиял огромный янтарный глаз. И тени брызнули прочь, разорванные в клочья, и засвистел ветер, складываясь в небывалую мелодию. Дракон уходил все выше и выше — словно мог раствориться в небесной синеве или грудью упасть в золотой диск солнца. А с длинного хвоста осыпались градом драгоценности — золото, каменья, жемчуг…

— Не успел князь натянуть тетиву, как из-за его собственной спины в небо стрелой сорвался синий дракон. — Неспешно ткала узор рассказа слепая певунья, и в гробовом молчании внимал ей Гореславин двор. — В одно мгновение драконьи тела переплелись на незыблемой высоте, под самым небом.

И ничего прекраснее этого танца не знала земля. Солнце вспыхивало на стальных гребнях, длинные хвосты сплетались в небывалые узоры. Пестрые крылья закрывали небосклон, но сквозь них пробивалось солнце — яркое и неудержимое. А потом огромные тела канули вниз — и в стремительном своем паденье драконы обратились в людей. Раскаленный алый шелк мешался с лазурным аксамитом, и князь узнал в нем платье княгини, приютившей его.

— Он понял, — понижая голос, продолжала слепая певица. — Что никогда его стреле не пробить драконью чешую и железные крылья. Поэтому он натянул тетиву и выпустил стрелу в клубок женских тел, окутанных шелком и бархатом. Князь хотел пронзить не княгиню, но ту, что мгновение назад была алым драконом. Однако стрела выбрала себе иную цель, и синее платье побурело от крови.

В ту же секунду медные крылья закрыли солнце, и страшный крик алого чудовища сотряс воздух. Князь вскочил на коня и бросился прочь, слыша за спиной рев и грохот. В чертогах княгини ему дали приют, накормили, хотя и самих их постигло страшное горе. Пропала княгиня…

— Все? — нетерпеливо спросила старая нянька, боязливо кутаясь в черный платок.

— Все, — ровно ответила слепая певица, ощупывая ладонью горло.

— Это неправильная сказка, — возмущенно затарахтела старуха. — И что сталось с князем? И с чего это княгиня туда полетела, почему не может спокойно на троне сидеть? Чему ж такая сказка людей научит?

— Боярыня Гореслава истребовала правдивую сказку, — равнодушно ответила певица. — А у правды редко бывает начало и конец, и еще реже есть цель и смысл. Я сказала то, что знаю точно. Но если госпоже интересно, что я сама думаю об этом, я могла бы ей поведать. Но только ей одной.

— Ишь ты, цену себе набивает!.. — возмутилась старуха. — Гнать бы ее взашей, Гореславушка! Нечисть какую сказывает, мудрено и непонятно, еще опозорит тебя…

— Велите гуслярам стелить в сенях. А певицу, ежели она не против, ко мне привести, — отошла от окна Гореслава, в задумчивости кусая гривенник у виска на повойнике. Много мыслей поселилось в ее голове после этого рассказа, и многое она хотела испросить у слепой певицы.

Та охотно явилась ее глазам. Была она стройной, почти иссушенной, и высокой, а в волосах с черными прядями мешались серебряные нити у висков и у лба. Гореслава решила, что женщина уже стара, но, когда та кланялась, стан ее гнулся гибко и легко. Губы же были мягкими и полными, хотя бледными от сухости. Гореслава повелела принести певице меду, и долго смотрела, как та пьет, и потом еще дольше глядела на налившиеся цветом губы.

— Если ты устала, ты могла бы отдохнуть с дороги, а затем уже продолжить свою историю, — мягко предложила Гореслава.

Певица качнула головой, не покрытой ничем, с волосами, свободно струящимися по неподпоясанной рубахе.