Скелет в шкафу

Эстер неподвижно глядела на крышку стола, на аккуратно поставленную коробочку с песком, которым присыпали письма, чтобы высушить чернила; на палочки красного воска для печатей, на чернильницу из резного агата с гнездами для перьев; на длинный изящный нож для разрезания бумаги, сделанный на манер легендарного меча короля Артура, вложенного в волшебный камень. Прекрасный клинок — дюймов десять длиной и с гравированной рукояткой. Сам камень представлял собой самородок желтого агата — самый большой, какой только доводилось ей видеть.

Эстер представила, как на этом месте стояла Октавия — одинокая, преданная, уничтоженная. И она тоже смотрела на эту замечательную вещицу.

Эстер медленно протянула руку к камню. На месте Октавии она бы не пошла на кухню за разделочным ножом миссис Боден; к ее услугам было более изящное оружие. Осторожно вынув нож, она ощутила его тяжесть и прекрасную заточенность кончика клинка. Вокруг было тихо, за окном с раздвинутыми шторами валил снег, и, наверное, прошло довольно много времени, прежде чем Эстер заметила темную тонкую полоску на лезвии у самой рукояти. Она поднесла клинок к пламени свечи. Нет, это была не грязь и не след типографской краски, Эстер безошибочно узнала глубокий темно-коричневый цвет засохшей крови.

Неудивительно, что миссис Боден так поздно хватилась своего ножа. Он все время был на месте; кухарка просто все перепутала от растерянности и испуга.

Но ведь на кухонном ноже была кровь! Чья, если Октавия закололась этим изящным клинком?

Да какая разница, чья! Это ведь кухонный нож, а на кухне никогда не обходится без крови. Им могли резать мясо, потрошить рыбу или птицу. Кто отличит человеческую кровь от какой-либо другой?

Но если на лезвии кухонного ножа была кровь не Октавии, то чья же тогда на пеньюаре?

Внезапно Эстер словно окунули в ледяную воду. Разве леди Беатрис не упоминала, что пеньюар Октавии был в тот вечер порван? Точнее — было порвано кружево. А поскольку Октавия так и не научилась как следует владеть иголкой, кружево взялась починить сама леди Беатрис. То есть в час смерти на Октавии не могло быть этого пеньюара. Об этом знала только леди Беатрис, но именно ей, щадя ее чувства, никто не посмел показать окровавленную одежду дочери. Араминта засвидетельствовала, что Октавия направлялась пожелать матери доброй ночи именно в этом пеньюаре, — и так оно и было, во всяком случае, в момент их встречи на лестнице. Потом Октавия зашла к матери и оставила пеньюар у нее.

Роз тоже сказала чистую правду: этот пеньюар принадлежал Октавии. О том, был ли он на ней в час смерти, речи не шло.

Или все-таки прачка лгала? Последний раз она видела пеньюар, когда он был в стирке. Именно ей вменялось в обязанность стирать его и гладить, а также, если понадобится, чинить. Как же она могла просмотреть, что кружево повреждено? Для прачки это просто непростительно.

Значит, утром ее следует расспросить.

Внезапно Эстер очнулась. Она поняла, что стоит в ночной рубашке посреди кабинета сэра Бэзила — там же, где перед тем, как покончить с собой, стояла Октавия, и что в руке у нее тот же самый клинок. Если кто-нибудь застанет ее здесь, что она скажет в свое оправдание? И не дай Бог, если это будет тот, кто обнаружил тело Октавии!

Свеча догорала. Подсвечник наполнялся расплавленным воском. Эстер вставила нож на место и, подняв свечу повыше, быстро направилась к двери. В холле было темно, лишь слабо мерцало выходящее на улицу большое окно, за которым шел снег.

На цыпочках Эстер пересекла холл, мозаичный пол обжег холодом ее босые ступни. Двигаясь в маленьком круге слабого желтого света, которого едва хватало на то, чтобы увидеть, куда ставить ногу, она поднялась по главной лестнице. Ей пришлось немного поплутать по площадке, прежде чем она нашла лестницу для женской прислуги.

Оказавшись наконец в своей комнате, Эстер задула свечу и забралась в промерзшую постель. Ее трясло, на лбу выступал холодный пот и отвратительно тянуло под ложечкой.

Наутро Эстер постаралась взять себя в руки.

Первым делом она принесла завтрак леди Беатрис, потом Септимусу. Исполнив все, чего требовали ее обязанности и элементарная вежливость, Эстер направилась в прачечную поговорить с Роз. Было уже около десяти часов.

— Роз, — тихо начала Эстер — так, чтобы не привлечь внимания Лиззи.

Старшая прачка неминуемо заинтересовалась бы их разговором и, заподозрив, что Эстер пытается навязать Роз лишнюю работу, немедленно пресекла бы их беседу.

— Что вам угодно?

Роз выглядела неважно; за последние дни она заметно побледнела, румянец на щеках погас. Девушка тяжело переживала гибель Персиваля. То ли она до сих пор любила его, то ли просто чувствовала угрызения совести. Ее показания сыграли непоследнюю роль на суде, да и на след Персиваля из мелочной женской мести навела Монка именно она.

— Роз, — настойчиво повторила Эстер, пытаясь отвлечь прачку от передника Дины, который та утюжила. — Я насчет мисс Октавии…

— Что насчет мисс Октавии? — без интереса спросила Роз, не поднимая глаз. Руки ее двигались механически.