Скелеты

И взгляд его метнулся в угол акватеррариума, туда, где вспучился грунт и из-под камушков прорезались пилообразные гребни. Леонардо выкарабкался наружу, отталкиваясь короткими когтистыми лапами. Продолговатый хвост хлестал по воде.

У доктора перехватило дыхание. Он смотрел, как чудовище крадется к пище, к самому дорогому, что он мог принести в жертву. Устрашающая пасть разевалась, кишечник извергал струю бурой жижи.

Леонардо появился в его доме одновременно с ребенком. Полуторамесячный монстр питался сверчками и тараканами и при малейшей возможности норовил отгрызть палец. Он рос как на дрожжах, перешел на креветки, рыбное филе, палочников и виноградных улиток. И на мясо, на куски сырой говядины. Теперь его мощные, будто у бойцовского пса, челюсти могли отхватить руку.

Жена не любила Леонардо.

— Что ты возишься с этим уродцем? — сердилась она. — Создается порой впечатление, что он для тебя дороже сына… Я бы суп из него сварила, ей-богу.

— Кушай, — прошептал Симонян. — Кушай, мой мальчик.

Сверток развернулся. Его содержимое покачивалось на гальке, окрашивая воду розовым цветом. Голодное чудище изучало подношение. Червеобразный кончик языка извивался. Панцирь царапал стекло. Роговые щитки карапакса вздыбливались продольными пластинами, и Леонардо напоминал динозавра.

— Скорее, — нетерпеливо подгонял доктор.

Леонардо так восхитительно ел, жадно дробил кости, заглатывал сочное мясо.

Над головой послышался озадаченный голос жены:

— Дорогой, где ты? Где нянечка? Где наш ребенок?

— В порядке наш ребенок, — пробормотал доктор.

Внимание было приковано к акватеррариуму. Там пятидесятикилограммовая тварь, Macroclemys temminckii, грифовая черепаха, вцепилась крючковатым клювом в подношение. Сгустки крови поплыли вверх мимо ее злобной, увенчанной свиным пятачком морды.

— Да! — ликовал Симонян.

Скрипнула дверь, каблуки застучали по ступенькам.

Прожорливая рептилия терзала добычу, челюсти смыкались, полосуя нежную плоть.

— Я спросила, где наш сын?

Жена поравнялась с креслом.

«Она спрашивает сначала и только потом проверяет», — раздраженно подумал Симонян.

— В детской, — буркнул он, — где же еще ему…

Слова потонули в истошном верещании. Жена визжала и таращилась на его пах. Кровь, просочившаяся сквозь бинты, обагрила белые брюки. Потому что этим утром доктор проснулся от нестерпимого желания кастрировать себя.

«Теперь она не успокоится», — поморщился Симонян.

В акватеррариуме черепаха доедала его пенис и яички.

40

После второго тура члены жюри взяли паузу. Выбрать семерку участников оказалось не так просто. Худрук настаивала на прохождении в полуфинал варшавцевских бабулек. Коппер голосовал за молодняк. Андрей с неожиданным для себя рвением отвоевывал каждого поэта. Вдвоем они потеснили Сову. Нос художественного руководителя раздосадованно подрагивал. Сова удалилась, фыркая, а Андрей и Коппер хлопнулись ладонями.

Список был передан Мельниченко и озвучен им под рукоплескания.

В число счастливчиков вошли: вокалист «Церемонии», молодой шахтер, две девушки, включая поклонницу Ермакова, бард, журналистка «Рудника» и одна из наиболее талантливых (наименее бездарных) старушек Совы.

Лица полуфиналистов лучились от счастья.

— Мой юный друг! — подлетел Мельченко. — Что же вы ни словом не обмолвились про мою книгу?

— Вашу книгу? — сконфузился Андрей.

Он понятия не имел, куда приткнул сборник А. Камертона. Должно быть, потерял еще в понедельник.

— Она…

— Забыли? — не обиделся учитель.

— Забегался, Артур Олегович.

— Прекрасно понимаю!

Мельченко жестом фокусника извлек из-за клетчатой пазухи экземпляр книжки.

— Откройте на двадцать второй странице, — велел он.

Андрей полистал. Поэму на указанной странице предварял эпиграф.

— Этот город скоро сожрет вековая тьма, — прочел Андрей. — А. Е. Это я, что ли, написал?

— Вы, мой дорогой! Я там спорю с вами, в поэме. Каждый текст озаглавлен строкой из моих любимых поэтов и моих друзей!

Андрей рассыпался благодарностями. Возвращаясь к столу, он мысленно обкатывал строчку.

«Город скоро сожрет вековая тьма…»

О чем там было, в тексте? Социальщина, должно быть. Депрессивная жизнь захолустья. Пьяницы из «Терема», гопники, рыжие отвалы карьеров. Но как зловеще прочитывалось это сейчас!

Вековая тьма, наползающая на Варшавцево. Обнажающая клыки. Дракон, парящий над пятиэтажками…

Третий тур начала блондинка.

— Эх, — сказал Коппер, — я бы в ваши годы…

Старшеклассница декламировала, стоя вполоборота к жюри, глядя на Андрея.

— Глаза твои покоя не дают… сошла с ума, — подруги говорили…

«Если она победит, — эсэмэснула Ника, — будешь спать на полу».

Андрей мужественно выдержал напор пубертатной страсти.

Вторым выступал Платон. Парень заметно обвыкся на сцене. Зрители встречали его как хорошего знакомого.

— Эти стихи, — проговорил Платон, — посвящены одной девочке…

Гитарист «Церемонии» шутливо заулюлюкал.

— Нет, — сказал Платон, — про эту девочку я прочитал в газете. Ее звали Лиля. Она пропала без вести в двухтысячном году.

По спине Андрея побежали мурашки.

Платон читал: