Скелеты

Потолок над чердачными мостками почернел. Закопченные бюсты валялись на лестнице. Осколки Чайковского усыпали второй этаж. Дверная коробка обуглилась, в лужах плавал пепел и пористые куски изоляции. Огонь вылизал рыхлые стены до бетонного основания.

«Мой несостоявшийся склеп», — холодея, подумал он.

Под подошвами хлюпало. ДК провонял дымом.

— Разве пенопласт так горит? — спросила уборщица.

— Наш — горит! — с достоинством ответствовала завхоз Сергеевна. — Ну, ты счастливчик! — заприметила она топчущегося позади Хитрова. — Я обосралась бы, поди, а ты про оконце вспомнил.

Он не чувствовал себя героем, хотя именно так смотрели на него жена и родители.

— Я бы умерла, если бы потеряла тебя, — призналась Лара.

— Что ты говоришь, — воскликнул он, — а Юла?

— Умерла бы, — отчаянно повторила Лариса и расплакалась на его груди.

События треклятой ночи въелись в память, как сажа.

Шкворчание из репетиционной базы, смог, вонь. Вода хлещет с балкончика, затапливая этаж. Мечутся пожарные, экипаж скорой помощи отпаивает директрису корвалолом. Хитров отказался от госпитализации. Все, что ему требовалось тогда, — поцелуй жены, тяжесть Юлы на руках.

— А вы не сходите с первых полос, Анатолий Павлович.

Феноменально: следователь запомнил его имя-отчество.

— Это та шпана, что вас доставала?

— Нет, — буркнул он. — Это… не связано.

— Много же народу желают вам неприятностей.

Глаза капитана Сибирцева горели живым интересом. Испарилась вся его усталая инертность.

— В оконце сиганули? Умно… — Капитан почесал щетину на двойном подбородке.

Фельдшер донимал: надо проверить пульс, смерить давление.

— Он большой парень, — сказал Сибирцев, отправляя в рот пригоршню семечек и прожевывая их с шелухой. — Как бишь его звали, поджигателя вашего?

— Дядь Валик…

Позже выяснилось, что фамилия у Чупакабры была — Лукоянов.

— И зажарить он вас надумал так — от скуки?

— Пьяница он был, запойный.

— А с вами лично? Никаких конфликтов?

Хитров ответил отрицательно. В пяти метрах от него и следователя сидел мертвый Чупакабра, ухмылялся раной на горле.

— Забавное совпадение. Вчера вы пишите заяву: мол, угрожают. Сегодня вам устраивают огненную ловушку. Вы кто, шпион под прикрытием?

— Я звукорежиссер.

— Бывает. Все профессии важны, все профессии нужны. — Сибирцев закинулся семечками, как горстью таблеток. Перемолол мощными челюстями. Когда он заговорил, на языке осталась кашица из зерен и шелухи. — Белочка, значит? Delirium tremens? Или и ему пирсинг ваш не понравился?

— Делириум, — подтвердил Хитров.

Капитан придвинулся вплотную, обдав запахом подсолнечного масла.

— А не слыхал ли ты, друг сердечный, про такое пойло, которое алкашня пьет, а опосля шизеет? Не замечал, чтобы сторож ваш настойку аптечную хлестал или стекломой?

— Нет… самогон он пил.

— Самогон… самогон я и сам уважаю.

Видно было, что капитан Сибирцев мечтает очутиться подальше от всего этого и бахнуть полный стакан домашней водки.

— А что, — невзначай спросил Хитров, — много случаев?

— Выше крыши, — сказал следователь, косясь на коллег, будто делился с пострадавшим тайной, не предназначенной для чужих ушей. — Алкаши мозжечокнулись. Я вторую ночь, как сука, пашу. Налюбовался на нечисть.

«Какой правильный термин выбрал», — подумал Хитров.

— Режут друг друга, черти, душат, сами режутся. Днем забрали в больничку одного… живописца. Татуировки бил мужик. Старлею моему Жукова на плече наколол. Гений, ну. Руки себе до костей железной мочалкой изувечил. Кровью санитаров забрызгал. Взяли анализ, а у него ВИЧ. Старлей сказал, съездит к нему в дурку и пристрелит как гниду.

«Пятый ключ поворачивается, — полыхнуло в голове. — Выкрикивал ли это татуировщик, когда его забирали на скорой?»

— Не в курсе, значит?

— Понятия не имею.

— Ну-ну.

Сибирцев чавкнул жвачкой из семечек.

— Лады, Анатолий Павлович. Хвост пистолетом.

Утром, глядя на сгоревшую базу, на уборщиц, брезгливо трущих пол перед зеленой дверью Матая, отмывающих кровь, он подумал:

«Выложить бы Сибирцеву как есть. Про шев, про ритуал. Показать газетные распечатки. Пускай роется, проверяет, бывали ли чокнувшиеся на приеме у знахаря».

Обмозговав, он решил, что следователь в лучшем случае высмеял бы его. В худшем — оформил к татуировщику, в соседнюю палату.

— Как ты, голубчик? — спросила Сергеевна.

— Мне-то что. Валика жалко.

— Вот так вот! Он же убить тебя хотел.

— Да не он. Демоны его.

— Демоны, — кивнула завхоз, по-своему интерпретировав фразу. — Их зашивай — не зашивай, волк в лес зыркает. Коли поселился демон — считай, пропало. Я мужа своего кодироваться возила…

— К Матаю? — прервал Хитров.

— Матай — жулик, — отмахнулась Сергеевна, — в область возила, к наркологу. Муженек год не пил, а через год — по-черному заколдырил! Говорила я Тамаре Георгиевне: уволь ты его, не позорь Дом культуры. Мне же за технику отвечать. А она сопли жевала. Молодая дура… — Из актового зала вышла невыспавшаяся директриса. — Тамарочка Георгиевна! — крикнула Сергеевна и посеменила за ней, — к вам дело есть, голубонька.

«Повезло же, что инструменты остались внизу», — думал Хитров.