Скептические эссе

Машины и эмоции – что уничтожит что? Этот вопрос уже давным-давно задал Сэмюэл Батлер в своем романе «Едгин» (Erehwon), но он становится все более и более актуальным по мере того, как империя механизмов разрастается.

На первый взгляд не совсем очевидно, почему между ними вовсе должно существовать какое-то противопоставление. Каждый нормальный мальчик любит машины; чем они больше и мощнее, тем больше он их любит. Жители стран, в которых существуют древние традиции художественного мастерства, например японцы, очаровываются западной механикой, как только сталкиваются с нею, и желают лишь одного – как можно скорее скопировать наш стиль жизни. Ничто так не раздражает образованного и повидавшего мир азиата, как похвалы «восточной мудрости» или традиционным добродетелям азиатской цивилизации. Он чувствует себя как мальчишка, которому велели играть в куклы, а не в игрушечные автомобили. И так же, как мальчишка, он предпочел бы настоящий автомобиль игрушечному, не понимая, что тот может его переехать.

В пору своего зарождения механизация и на Западе вызывала тот же восторг у всех, кроме горстки поэтов и эстетов. Девятнадцатый век считал себя лучше своих предшественников главным образом из-за технического прогресса. Пикок в ранние годы высмеивает «общество парового интеллекта», поскольку он литератор, для которого цивилизацию представляют греческие и латинские авторы; однако он сознает, что безнадежно утратил связь с господствующими тенденциями своей эпохи. Ученики Руссо и возвращение к природе, поэты «озерной школы», увлекшиеся Средневековьем, Уильям Моррис со своей книгой «Вести ниоткуда» (о стране вечного июня, где народ поголовно занят покосом сена) – все они представляют собой чисто сентиментальную и по сути реакционную оппозицию механизации. Сэмюэл Батлер был первым человеком, который выдвинул разумные несентиментальные аргументы против машин, но для него это, пожалуй, была не более чем jeu d’esprit[12] – и уж точно не глубокое убеждение. С тех пор уже немало людей в самых механизированных странах мира начали всерьез склоняться к точке зрения едгинцев; иными словами, эта мысль подспудно или явно вдохновляет взгляды многих бунтарей, выступающих против современной индустриализации.

Машинам поклоняются, потому что они прекрасны, их ценят, потому что они даруют власть; их презирают, потому что они уродливы, и ненавидят, потому что они принуждают к рабству. Предполагать, что одно из этих мнений «верно», а другое «неверно», столь же неразумно, как считать верным утверждение, что у людей есть голова, но неверным, что у них есть ноги – хотя легко можно представить себе, как лилипуты обсуждают этот вопрос в отношении Гулливера. Машина подобна джинну из «Тысячи и одной ночи»: прекрасна и полезна для своего хозяина, но уродлива и губительна для его врагов. Однако в наши дни такая неприкрытая простота не дозволяется. Да, действительно, хозяин машины живет вдали от нее, ему не приходится слышать ее шума, видеть неприглядные кучи шлака или вдыхать ядовитые испарения; если он вообще увидит свою машину, то лишь до того, как ее введут в эксплуатацию, и сможет восхититься ее силой и изящной сложностью, не тревожась о пыли и жаре. Но если вдруг его вынудят взглянуть на нее глазами тех, кому приходится жить и работать бок о бок с нею, у него есть готовый ответ. Он может подчеркнуть, что благодаря машине эти люди могут купить больше товаров – часто несравнимо больше, – чем их прадеды. Отсюда следует, что они должны быть счастливее своих прадедов – если мы принимаем допущение, которое делают почти все.

Допущение состоит в том, что человеческое счастье опирается на обладание материальными благами. Что человек, у которого есть две комнаты, две кровати и два куска хлеба, должен быть вдвое счастливей, чем человек, у которого одна комната, одна кровать и один кусок. Словом, считается, что счастье пропорционально доходу. Некоторые люди, не всегда совершенно искренне, оспаривают это допущение во имя религии или морали, но и они рады, если красноречивой проповедью удается умножить собственный доход. Я хочу бросить ему вызов не с моральной или религиозной точки зрения, а с точки зрения психологии и наблюдения за жизнью. Если счастье пропорционально доходу, то проблема машин нерешаема; если нет, ее необходимо будет изучить.