Схимники. Четвертое поколение

– А где эта гордость? Какая часть тела за нее отвечает? Я знаю, как, к примеру, рождается страх, как влечение к женщине. Но я не знаю, как возникает любовь, настоящая, не похоть, а именно чувство. Какая часть тела, какой процесс в организме отвечает за дружбу? Что рождает гордость и самоотверженность? Это выше простых процессов, которые постоянно идут в наших телах. Я не могу этим управлять. Возможно, это и есть проявления души? Ведь будь у железа разум, оно не полезло бы в горн. Это слишком больно. И все же, будь у него душа, она повела бы железо именно туда, по пути перерождения в сталь, в огонь и в воду, под кузнечный молот, который выбьет все лишнее, оставив лишь чистую суть. И тогда плоть совпадет с идеальным образом.

– Интересное сравнение, – кивнула она. – Красочное, сочное. В самый раз для песни. Но из стали чаще куют мечи, чем что-либо еще. Чего стоят все мои песни, когда их заглушает звон клинков?

– Возможно, я не знаю наверняка, клинки – это плоть, а песни – душа народа. Раньше люди верили, что душа бессмертна. А значит, пока звучат песни, жив народ. Но это должны быть настоящие песни, в которые сочинитель вкладывает… наверно, тоже душу. Пока они есть… Прости, я запутался окончательно.

– Пока они есть, – продолжила за меня Малышка, – пока души певцов питают общую душу народа, народ продолжает жить и стремиться к тому самому идеальному образу. Может быть, душа – это не сам образ, а путь к нему?

Странный это был разговор. Мне казалось, я продираюсь через новые слова и понятия, как через заросли шиповника. И на этом пути я не старше и не мудрее своей ученицы. Мы оба – лишь новички, пока только пытающиеся нащупать тропу или проложить ее, чтобы расчистить путь тем, кто не побоится пойти следом. Ловец перестал уничтожать запасы пива, внимательно прислушивался к нашему разговору. Даже хозяин затаил дыхание. Конечно, он понимал еще меньше нас с Малышкой. И все же ему было интересно. То, о чем мы говорили, – раньше он ничего подобного наверняка не слышал. Меня вдруг кольнула непрошеная мысль: «Донесет богоборцам».

Ну и пусть. Еще одни, возомнившие себя лучше всех, взявшие право решать за прочих людей. Вряд ли Барчуку с Бешеной понравится, если кто-то явится за их сестрой и учителем. А становиться на пути у этой парочки весьма опасно.

– Потому Барчук вчера вышел против того чуба? – спросила Малышка.

– Ты же не видела боя, – удивился я.

– У меня очень хороший слух и неплохое воображение. Да и уходя, я заглянула в комнату. Страшная рана на ноге, много он потерял крови.

– Ну за чуба не волнуйся. Дня через три будет снова здоровым.

– Как так?

– Атаман великолепно заставляет чужие тела заращивать раны. Так же легко, как я исцелял в Лихове. Жаль, этим своим приемом он ни с кем не делится.

– Выходит, схимник способен заставить чужое тело делать то же, что и свое? В смысле лечения.

– Это – в идеале. На деле у кого-то получается лучше одно, у кого-то другое. Какая разница, откуда к телу приходит команда что-то сделать – от собственного мозга или извне?

– Действительно. И все же, учитель, ты так и не ответил, это душа повела Барчука против того чуба?

– Я не знаю, Малышка. Все может быть. Скорее всего, так и есть. Слишком мало времени. Я о душе только вчера услышал. Когда-то всех нас заставили забыть это слово и многие другие.

– Кто?

– Они давно умерли. Какая теперь разница?

После полудня вернулся Зануда. Взъерошенный, с мешками под глазами, задумчивый и периодически зевающий. Наверно, из-за этой задумчивости он бесцеремонно плюхнулся на стул рядом с Ловцом, опорожнил до дна его кружку с пивом, подхватил с тарелки полколечка колбасы, изрядный ломоть хлеба и начал все это поглощать со скоростью степного пожара.

– На солнышке перегрелся? – участливо поинтересовался Ловец.

– Можно и так сказать, – пробормотал Зануда с набитым ртом.

Мы со степняком переглянулись. Моим учеником овладело какое-то странное лихорадочное возбуждение. Он опять нырнул в свои мысли, похоже не особо соображая, что ест, что пьет. Я подлил в кружку еще пива. Парень выпил его залпом, поморщился. Кувшин принесли только с ледника. Напиток в нем был холодный до ломоты в зубах.

– Рассказывай, – предложил я, когда от колбасы и хлеба остались только воспоминания.

– Ну если бы я знал, с чего начать. Столько всего, даже в голове не укладывается. Я…

Он покачал головой и замолк.

– Что с ним? – спросил у меня Ловец так, словно Зануды рядом не было.

– Одно из двух. – Я развел руками. – Увлечений-то у него два. Либо встретил вдову, которая ушатает даже схимника, либо на всю ночь остался в городской библиотеке, да так увлекся, что даже про еду и сон забыл.

– Не знаю я, насколько разбитные в этом Золотом Мосту… Мосте… ну в городе этом вдовы, – пробормотал объект нашего разговора.

– Что ты раскопал? – напрямую спросил я.

– Ну даже сам не знаю. Не один я копал.

– Быстро обзавелся друзьями.

– Это твои друзья, учитель. Один из них большой такой, кажется, все книги наизусть знает. А второй себя Егерем кличет.

– Книжник и Егерь, – проворчал Ловец. – Спелись, выходит. Значит, и Бродяга где-то рядом.