Схожу-ка я замуж!

— В жизни он еще красивей! — воскликнул незнакомец приятным баритоном. — Ничего не скажешь: беловская порода! Порадовал, ох, порадовал! Ну, здравствуй!

— Здравствуйте.-..— изумленно отвечал Виктор, ничего не понимая. — А… в чем, собственно, дело?..

— А вот в чем… — Ночной визитер сложил губы трубочкой и, раскрылатившись, пошел на него. Цепко облапав ошеломленного Виктора, он впиявился ему в щеку и торжественно сказал:

— Ну, здравствуй, сынок!

— Я не совсем понимаю…

— Чего ж тут понимать! Я твой отец. Ну чего же мы тут стоим — приглашай, приглашай дорогого гостя! Внучек, конечно, почивает? Набегался, пострел! Ладно, утром потаскаю его за чуб. Видел, видел его на экране — весь в деда!

Он аккуратно повесил плащ на плечики, внимательно оглядел переднюю.

— Уютно у тебя. Богато. Лак на полу. Даже не мог предполагать, что у моего Витьки будет когда-нибудь такая квартира. Две комнаты?

— Две, — хмуро ответил Виктор.

— Ну что ж — соответственно количеству семьи. При увеличении числа членов завком сразу же на очередь поставит, учитывая старость и все такое… А я вчера как увидел про тебя передачу, сразу взял билет на поезд — и к тебе. На завод сначала зашел, вахтер мне твой адресок подсказал, ты ведь теперь знаменитость! А это жена твоя? Тоже узнал. Похожа!

Отец послюнявил указательный палец и привычными кокетливыми движениями пригладил холеные бакенбарды.

— Статная, высокая, ишь, зарделась. Дай-ка, красавица, я тебе ручку поцелую.

Чмокнув Веру в локоток, он лихо выхватил из сумки бутылку водки.

— Что-то стало холодать, дети мои! — Уселся за стол, потирая руки, и выжидающе уставился на супругов. — Вы не беспокойтесь — закуски особой не надо: время позднее. Так, селедочка, если есть, хлебушек с маслицем, водички холодной. А после первой рюмашки и поговорим по душам!

— О чем? — отчужденно спросил Виктор, продолжая стоять не шелохнувшись.

— О житье-бытье. Ты о себе расскажешь, я, в свою очередь, о себе, есть, есть, что рассказать, Витек, вот разговор и склеится!

Отец помолчал, ожидая ответа, но не дождался и погрозил Виктору пальцем.

— Те-те-те-те-те! Я за столом — он у дверей. Не пойдет так дело, не пойдет. Я ж к тебе, сынок, насовсем приехал! Как по телевизору тебя показали, так и приехал!

— А раньше, когда не показывали, вам, как всегда, некогда было?

— Зачем же ты так сразу, Витенька? Я же адреса твоего не знал. Ты же в новый микрорайон переехал!

— А старый адрес, мамин, вы его тоже не знали?

— Так ведь то давно, давно, Витек, было. Быльем поросло! А потом, кто старое помянет, сынок…

— А мы тогда, давно, очень вас ждали, Василий Петрович. Каждый день ждали, на каждый стук дверь торопились открыть: вдруг да вы вернулись? Такая была бы радость!..

— Понимаю, понимаю… Тяжело. Были причины, не мог, — сказал отец, и в голосе его засквозил холодок. — Да, я не помогал вам. Но не потому, что не хотел. Я жизнь свою никак не мог устроить. К твоему сведению, Виктор, я так ее и не устроил, не повезло мне, понимаешь, с женами, разве можно их было сравнить с нашей мамой, но это я сейчас понимаю, в зрелости лет, а тогда — молодость, горячность, все такое… А все через чего — через мою, Витенька, доверчивость! Вили они из меня веревки!

Он снова выждал паузу, ожидая реакции, но сын молчал, продолжая стоять у открытой двери.

— Отсуетился я. Все! — вздохнул отец и прищурил один глаз, что свидетельствовало о крайнем раздражении. — Я пришел к тебе с миром; твое, конечно, дело, прощать меня или проклинать. Думаю, что ты погорячился, пообдумаешь все, поуспокоишься, вот все и образуется, тем более что сейчас на всем белом свете нет ни-кого роднее нас с тобой — это, так сказать, медицинский факт. Но ты еще, Витенька, обязан. по закону, представь себе — по за-ко-ну, помогать родному отцу. Но это я так, к слову…

— Сколько я помню маму, она всегда плакала, — сказал Виктор. — Она очень унижалась, разыскивая вас, Василий Петрович, через суд, но у нее не было другого выхода: мы очень тогда бедствовали; А вы даже не спросите про нее…

— Вахтер мне рассказал… Да я и из передачи догадался. Когда это случилось, Витенька?

— Вас это не касается.

Василий Петрович вытащил из кармана складной ножичек, осторожно откупорил бутылку. Широко улыбнулся, сверкнув белоснежными уставными зубами, хлопнул в ладони, рассыпал хлопки на цыганский манер по груди и коленям.

— Что ж вы, че-ерти, приуны-ыли! — пропел он хорошо поставленным голосом, который всегда помогал ему налаживать контакты. — Есть у тебя музыка? Заводи радиолу, хочешь, спляшу, спою, Есенина почитаю, а? У меня ж грамот за пение — чемодан! В консерваторию звали! Все молчишь… Ладно, сынок, что было, то было и быльем поросло, а родная кровь все грехи спишет!

— Вот что гражданин, — тихо, но решительно сказал Виктор, — я не привык, чтобы незнакомые люди врывались посреди ночи в мой дом и распивали водку за моим столом!

— Сынок, что ты мелешь?!

— Я вам не сынок, вы мне не отец. Вы сказали, что пришли с миром, теперь уходите с миром или я буду вынужден применить силу. Честно скажу, мне бы не хотелось этого.