Схватка

— Да так! — мерзавец один, — пробормотал Бекайдар и вдруг усмехнулся: — Вот кого бы я спросил кое о чем...

А мерзавец, отойдя метров на сто от парочки, развел руками и сказал:

— Ну что ж, Еламан, говорят же: «Когда кулан свалится в колодец, тогда и муравьи лезут ему в ухо», — все правильно!

7

За два часа от Второго Саята начинаются тростниковые джунгли. Именно так здесь их и называют — джунгли. Это густейшие непроходимые и неодолимые заросли тростника вышиной с человека; тянутся они на много десятков километров и доходят до самого озера. Впрочем, они и в озеро заходят тоже, то около того берега, то вдоль этого, то посередине его тянутся зыбкие, проваливающиеся под ногами островки. Почва в них рыхлая, влажная и состоит она почти исключительно из бурых и белых корешков. Острова эти совершенно необитаемы, и даже сколько их всего, никто толком не знает. Да их и не сочтешь — этим летом они есть, а на следующее пропали бесследно. Ни охотники, ни рыбаки их не посещают. На них ни хаты не построишь, ни даже ухи не сваришь; тростник, ржавчина, рыжая и черная, вскипающая между пальцами вода поймы — это, пожалуй, и все.

Вот на такой остров, непонятно каким образом, и забралась семья кабанов. Огромный черно-рыжий секач, самка и с десяток потешных полосатых поросяток! Они ходили по острову, хрюкали, фыркали и рылись носами в грунте.

— Не иначе как был подранен и заплыл, а мамаша за ним, — сказал Даурен, опуская бинокль, — только так! Но я бы сюда, Нурке, не сунулся. Походим еще по джунглям. Еще не поздно.

Но Нурке, злой и багровый от раздражения, только передернул плечами. Ему сегодня, как нарочно, не везло. А между тем, у всех охотников была уж добыча — даже счетовод Никанор Григорьевич убил пару фазанов, а Гогошвили, возбужденный, счастливый, слегка пьяный, ходил с ружьем через плечо и клялся, что он не уйдет отсюда, пока не застрелит последнего балташинского тигра. Есть здесь такой тигр, есть. Его месяц тому назад видел дед-травоед (бог знает откуда такое прозвание появилось у смиренного старика Травнина. Он прожил в этих местах сорок лет и знал озеро километров на двести вниз), что ж касается Жарикова и Даурена, то они каждый положили по кабану и больше уж даже и не стреляли. Даурен, тот и вовсе оставил ружье в грузовике. А ему бы хоть утку, хоть серого гуся подстрелить! И этого не было! А потом он еще вдобавок осрамился. Они шли с Жариковым и Дауреном вдоль джунглей по сухому месту и тут вдруг под ногами Ажимова что-то ухнуло, фукнуло и как будто взорвалось. Он так обомлел, что даже чуть ружье не уронил и вскрикнул. И тут же увидел большого буро-красного фазана. Фазан поднялся из-за куста, свистя крыльями, пролетел дугой по оранжевому небу и опустился где-то за другим кустом. Потный от стыда — пошел охотиться, да дичи и испугался — Ажимов пробормотал:

— Я... — и тут же осекся — сказать было нечего.

Но Жариков с Ержановым сразу же заговорили о чем-то другом, и будто ничего и не видели.

Но он-то знал: они все видели и все поняли. Вот какой он охотник, вот какой он мужчина!

«Ну, врете, проклятые, я вам сейчас покажу», — подумал он, весь внутренне сжимаясь в кулак, и, не отвечая Даурену, крикнул проводнику: — Дед! Дед-травоед. Ну-ка, прокати меня на этот островок.

Он думал ехать в лодке один, с дедом, но неожиданно рядом с ним оказался и Даурен, уже с берданкой за плечами, и Жариков и даже Гогошвили («посмотрю, что у вас за плавучие острова такие. Никогда не видел, и кабанят захвачу домой парочку»). Остров оказался похожим на губку, рыжая вода с металлической радужной пленкой вскипала у них под ногами. Рос тростник, осока, мелкие незабудки и какие-то фиолетовые цветы необычайной формы, размера, нежности и раскраски. В одной из больших промоин покоилось в черной воде несколько белых водяных лилий.

«Где же кабан-то?» — подумал Ажимов. Он был почему-то убежден, что теперь он покажет всем им, что он за охотник. Они обошли весь остров. Прошел час. Кабанов нигде не было.

— Вот что, товарищи, — сказал Ажимов, останавливаясь и опираясь о ружье, — так толку не будет. Мы их только пугаем, давайте разойдемся по разным сторонам.

— Я с тобой, — шепнул Даурен.

— Нет, нет, Дауке, мне и так сегодня не везет, — попытаю счастья один, — ответил он.

Даурен хотел что-то сказать, но поглядел на Ажимова и молча отошел в сторону.

И вот что получилось дальше из-за этого проклятого деда-травоеда. Только из-за него и больше не из-за кого! Будь он тысячу раз проклят! Ажимов пробирался между тростниками. Идти было трудно, земля качалась под ним так, как будто он шел по пружинистым, прогибавшимся матрацам. Один раз он даже ухнул в какую-то яму. Он уже окончательно обессилел, когда вдруг услышал выстрел, а за ним крик Жарикова: «Что? Попал, дед?» Что ответил дед, он не расслышал. Только где-то впереди, а потом сбоку послышался треск и шум чего-то огромного. Как будто кто-то слепо ломился через заросли. Он взял ружье наизготовку и пошел в сторону этого шума. Прошел десять шагов, двадцать, сто — шум вдруг замолк, ничего и никого не было.