Схватка(Повесть о ростовских подпольщиках)

Как-то Селиванов приковылял на работу со свертком, который вынул из-за пазухи: «Вот, товарищи, у нас теперь какие будут помощники!» С этими словами Александр Григорьевич развернул сверток, и все увидели портрет Ленина, вырезанный из газеты, и большой кусок красной материи.

Гриша сбегал в сарай, нашел подходящую палку. Ее подровняли, остругали — древко к флагу было готово. И портрет Ильича, и флаг крепились на стене во время работы. В подземелье становилось светлее, живее от яркого полотнища, а внимательный, понимающий, подбадривающий взгляд вождя поддерживал в те трудные часы глубокой ночи, когда уже слипались глаза и пальцы отказывались воспринимать брусочки букв и пробельного материала.

Товарищи подбадривали друг друга, а Александр Абросимов, бывший моряк (недаром и кличка у него — Штурман), затягивал любимую:

По морям, по волнам —
Нынче здесь, завтра там…

Наборщики установили очередь. Поднимаясь наверх, умывались, иногда переодевались, отдыхали три-четыре часа — и снова под землю. Тяжело, но зато и листовки, и документы, и газета получались настоящими — белые видели, что у большевиков есть хорошая типография, а значит, и тираж их изданий будет все время расти. Иные листовки печатали по пять тысяч штук, тираж газеты постепенно устанавливался на уровне 15–25 тысяч экземпляров.

С тех пор, как типография разместилась у Спириных, ритму ее работы была подчинена вся жизнь этой большой трудовой семьи. Комитет выделял немного денег — кормить работников типографии, остальные заботы вплоть до охраны, черновой работы в «аду» несли все Спирины. Старались держать от погреба подальше малышей — Ваню и Клаву, но в одном доме сделать это нелегко и, конечно, они видели много лишнего, хотя и не понимали, что это и зачем. Единственное утешение: ход в типографию был замаскирован отлично. Когда ее оборудовали, Василий Абросимов, которого назначили ответственным за печать, пришел проверить, как идут дела. Он не смог найти вход, пока его не показали. «Молодцы! — восхищенно сказал Василий братьям Илье и Александру. — Сам черт не сыщет, а уж в аду он спец!»

В тот день и появился первый номер «Донской бедноты». Было около полуночи, расходиться по домам бессмысленно. Сели ужинать чем бог послал, по словам Марии Николаевны. Василий вынул из кармана полупальто бутылку самогона со словами: «Припас для такого случая!» Налил каждому понемногу, но усталость свое взяла: захмелели быстро. И когда Василий захотел налить по второй, наборщики первыми отказались.

— Отметили — и будя! — сказал Селиванов, накрывая стакан ладонью.

— Ты как и не казак! — обиделся Абросимов.

— Казак! Не волнуйся…

— Ну и давайте за настоящих казаков — свободных людей! — Василий обвел товарищей каким-то нехорошим взглядом, налил себе полный стакан, залпом выпил, крякнул и, хрустя огурцом, продолжал: — Они не пьют (кивок в сторону Аболина и Муравича), потому как нехристи. А ты-то!.. Слыхал, требуют иные товарищи запретить слово «казак»?! Чтоб лампасов там и околышей не было, станицы и хутора упразднить, в села-волости повернуть. А? Слыхал?

— Удивляюсь тебе, Василий, — раздумчиво сказал Селиванов, — вроде сознательный борец… Посмотри, какие у тебя братаны замечательные! Они тоже казаки, не меньше нашего с тобой. А чепухи не мелют, сплетнями беляков не тешатся!..

— Чепуху, говоришь? Сплетнями? Ладно, Чернов! Я тебе покажу газету. Советскую, не какую-нибудь! Ты грамотный, прочтешь… Черным по белому писано: казака — под корень! Сам читал!

— Мало ли кто что напишет! — вздохнул Селиванов. — Умников много развелось разных. Но я знаю: казак казаку рознь. Мне с казаком Красновым не с руки. Мне вот с казаками Абросимовыми по одной дороженьке, особенно с Ильей да Штурманом.

— А я уже контра, да? — Василий вскочил. — Так, комиссар, заговорил?

Селиванов тоже встал, поскрипывая протезом.

— Не забывай, Василий, ты член комитета. На тебе особая обязанность.

— Без тебя указчиков хватает!

— Братушка! — вступил в разговор старший брат Илья. — Хватит тебе пузыриться. Чего закатился? Спужался расказачивания? Душу казацкую не ободрать!.. А вспомни — скольких товарищей казачки жизни лишили? А — измывались как? Али забыл? Попади мы им в руки — кожу с живых сдерут. А ты — лампасы, вишь, срезают! Не туда гнешь, братушка. Брось, чтоб не поссориться. Нам разлад ни к чему…

Василий насупился, тяжело замолчал. Потом, как будто мгновенно протрезвев, стал натягивать пальто. Стоя в двери, бросил:

— Еще поговорим. А разладом не пужайте. За правду я отца с матерью не пожалею. Вот как! Значит, завтра нужно убрать отсюда газету до единой. Чтоб быстрее по городу пошла. Это на тебе, Илья. Утром подойдут ребята, только осторожней, незаметней. Чтоб не как с Мурлычевым…

Не попрощавшись, Василий ушел.