Схватка с чудовищами

— Да и я посмотрел, как живут там. Но сколько потеряно драгоценного времени, сколько загублено человеческих жизней, талантов, просто умов! Если хочешь, разрушен сам человек! Этого не вернешь, дорогой, как и не выкинешь из нашей истории.

— Должен же кто-то и ответить за все! — твердо сказал Стародубцев, подняв палку и резко стукнув ею об пол.

— Все мы виноваты — коммунисты, чекисты, токари, пекари, землепашцы. Почему не сработал коллективный разум народа и не остановил беззаконий, творимых против личности?

— О каком коллективном разуме ты говоришь, Антон? Народ-то был обезглавлен! Миллионы мыслящих людей были истреблены Сталиным, Ягодой, Ежовым, Берией. Над многими и поныне довлеет страх тех лет.

— Все это так, конечно… Но я вот о чем подумал. Все, что с нами произошло, — неужели это крах идеалов, иллюзий нашего поколения? А может быть, зигзаг истории? Тупик, в который нас завели вожди?

— Вероятно, все вместе взятое. Я так полагаю.

— Наверное… Наверное…

— Ты находился тогда в стране, — вывел его из состояния задумчивости Евгений. — Скажи, Берия действительно, шпион? А как отнеслась общественность к его осуждению? У меня такое ощущение, что здесь что-то не то.

— Как? — усмехнулся Антон. — Дружно клеймили, не зная и не вдаваясь в суть дела. Как шпиона, как врага советского народа. На митингах, на собраниях, в телеграммах в ЦК партии.

— Он и есть — преступник. И все же…

— У меня лично свое мнение на этот счет. Было и есть.

— Шел против течения. Или, как тот поручик, который из всей роты один шагал в ногу? — Евгений рассмеялся.

— Берия — одна из самых мрачных личностей всех времен и народов. Развратник, аферист, палач. Но он не был «агентом империализма». Вспомни, как было организовано судилище над ним. По той же схеме, что и все предыдущие процессы — над Бухариным, Зиновьевым и даже Ягодой. Сталину надо было от них во что бы то ни стало избавиться, вот и фабриковали дела, выколачивали из подследственных нужные показания.

— Однако приговор суда Военной коллегии подтвердил «Обвинительное заключение». Или и ему доверять нельзя, так что ли?

— Так ведь и его сочиняли те же следователи… И все же моя версия иная, и я уверен, что прав. В борьбе за власть после смерти генералиссимуса Берия встал на пути других сил — своих же и Сталина сподвижников. Возможно, были расхождения относительно того, по какому пути вести народ дальше. Либо не могли договориться, как заметать свои кровавые следы в истории. Во всяком случае, им необходимо было избавиться от него. Даже приговор приводили в исполнение не в подвалах Лубянки, а в здании, где проходил суд. И расстреливал его не профессиональный палач, а маршал Советского Союза. Это ли не подтверждение того, что его не только убрали с пути, с ним и поспешили расправиться.

Стародубцев прошелся вокруг стола.

— Но тогда следует восстановить истину! — требовательно произнес он, будто все зависело от Антона.

— Видимо, к этому когда-то придут умные историки.

Стародубцев вздохнул.

— Самое грязное пятно в российской истории — сталинские репрессии, — сказал он.

— И самое позорное! — продолжил Антон. — С тридцатыми годами все ясно: искали врагов. Ну, а после войны Отечественной… Создавали врагов.

— Создавали? — удивился друг.

— Я не оговорился. Сталин дал указание тогдашнему министру госбезопасности Абакумову собирать компромат на всех, кто стоял у власти. Располагая компроматом, он получил возможность интриговать, шантажировать, запугивать и расправляться даже со своими соратниками. Вот тогда-то Берия и попал к нему в опалу.

— Берию арестовали и расстреляли после кончины Сталина, — возразил Стародубцев.

— Совершенно верно. Берия являлся соперником Хрущева в борьбе за личную власть в партии и государстве. Так что мотивация прежняя. Из соперника сделали врага народа.

— Д-да. Дела!.. Знаешь, о чем я думаю?

— Даже не догадываюсь, — улыбнулся Антон.

— Объективно и ты, и я, все мы, граждане великого государства, — заложники веры в идолов власти — советской, партийной, губернской. Жертвы догматизма и двойной морали, которые навязывали народу те же идолы от политики, от культуры, от идеологии. А ведь жизнь интересна прежде всего движением мысли, а не застывшими формами, какими бы привлекательными они ни были. В противном случае может наступить всеобщая безропотность, а значит, людская безликость. А это уже — катастрофа!