Схватка за Рим

-- Бесстыдный изменник! -- вскричал в ответ Лициний, вынимая меч из ножен.

-- Нет, подожди, пусть оправдывается, если может, -- прервал Сцевола своего горячего друга, удерживая его руку.

-- Конечно, пусть оправдывается. Мог ли он отпасть от дела святой церкви! -- подтвердил Сильверий, взгляд которого выражал полное недоумение.

-- Мог ли! -- вскричал Лициний. -- Да разве он не изменил нам, разве не привел народ к присяге новому королю, разве...

-- Разве не запер триста знатнейших патрициев в сенате, точно мышей в мышеловке? -- продолжал в его тоне Цетег.

-- Да он смеется над нами! Неужели вы стерпите это? -- задыхаясь от гнева, вскричал Лициний.

Даже Сцевола побледнел.

-- Ну, а что бы вы сделали, если бы вам дали возможность действовать? -- спокойно спросил их Цетег.

-- Как что? -- ответил Лициний. -- То, о чем мы, о чем ты же сам столько раз говорил с нами: как только придет весть о смерти Теодориха, тотчас перебить всех готов в городе, провозгласить республику...

-- Ну, и что дальше?

-- Как что? Мы добились бы свободы!

-- Вы навеки убили бы всякую надежду на свободу! -- крикнул Цетег, меняя тол. -- Вы смотрите и на коленях благодарите меня. Он вынул из стола документ и подал его удивленным гостям.

-- Да, -- продолжал он, -- читайте. Враг был предупрежден и подготовился. Не сделай я того, что сделал, -- в эту минуту у северных ворот Рима стоял бы граф Витихис с десятью тысячами готов, завтра утром в устье Тибра вступил бы Тотила с флотом из Неаполя, а у восточных ворот стоял бы герцог Тулун с двадцатитысячным войском. Ну, а если бы хоть один волос упал с головы какого-либо гота, что было бы с Римом?

Все трое молчали пристыженные.

Наконец, Сильверий подошел к нему, раскрыв объятия.

-- Ты спас всех нас, ты спас церковь и государство! Я никогда не сомневался в тебе!

-- А я сомневался, -- с благородным чистосердечием произнес Лициний. -Прости, великий римлянин. Но с этой минуты это копье, которое должно было пронзить тебя сегодня, навеки в твоей власти.

Он и Сцевола вышли из комнаты.

-- Префект Рима, -- сказал тогда Сильверий, -- ты знаешь, я был честолюбив и стремился захватить в свои руки не только духовную власть, но и светскую. С этой минуты я отказываюсь от последней. Ты будешь вожаком, я повинуюсь тебе. Обещай только свободу римской церкви -- свободное избрание папы.

-- Конечно, конечно, -- ответил Цетег.

Священник вышел с улыбкой на губах, но с тяжестью на сердце.

"Нет, -- подумал Цетег, глядя вслед уходящим, -- нет, не вам низвергнуть тирана -- вы сами в нем нуждаетесь!"

Этот день был решительным в жизни Цетега, почти против воли он был поставлен в такое положение, о котором никогда даже не думал, которое иногда представлялось его уму только в смутных, туманных мечтаниях. Он увидел себя в эту минуту полным хозяином положения: обе главные партии -- готское правительство и заговорщики катакомб -- были в его руках. И в груди его вдруг со страшной силой проснулась страсть, потребность повелевать, быть первым, силой своего ума и энергии побеждать все, подчинять всех людей. Этот давно уже ко всему равнодушный, холодный, как лед, человек почувствовал вдруг, что и для него еще может в жизни найтись цель, ради которой можно отдать все силы и даже жизнь, и эта цель -- быть императором Западной империи, императором всего римского мира.

Несколько месяцев назад, когда Сильверий и Рустициана тоже едва не против его воли привлекли его в заговор, эта мысль, точно мечта, тень, пронеслась в уме его. Но тогда он только смеялся над ней: он -- император и восстановитель римского мирового государства! А почва Италии дрожит под ногами сотен тысяч готов, и на престоле в Равенне прочно сидит Теодорих, самый великий из королей варваров, слава которого наполнила весь мир. И если бы даже удалось сломить власть готов, то два государства -- народ франков и Византия -- тотчас протянут свои жадные руки за богатой добычей, два царства против одного человека! Он стоял одиноким столпом среди своего народа. Он хорошо знал и глубоко презирал своих соотечественников, недостойных потомков великих предков. Как смеялся он над грезами Лициния, Сцеволы и им подобных, что хотели восстановить времена республики с такими людьми!

Да, он был одинок. Но это-то и привлекало гордого честолюбца, и теперь, в минуту, когда три заговорщика уходили от него, мечты обратились в твердую решимость. Скрестив руки, быстро ходил он взад и вперед по комнате, точно лев в клетке, и говорил сам с собой: