Схватка за Родос

Речь о жестоком междоусобии местных феодалов, Сиджизмондо Пандольфо Малатесты, в гербе которого был индийский слон, и Федериго Монтефельтро, ныне герцога Урбинского, в гербе которого черный орел. Силен и яр был слон, много народу и синьоров потоптал, сам Федериго получил в сражении против него столь меткий удар копьем в лицо, что лишился глаза и верхушки носа… Но все-таки победил Федериго этого слона, потому что Мала-теста бездумно пошел против самого папы…

Все детство и отрочество Филельфуса было омрачено черным дымом сожженных городов, крепостей и людей. Два феодальных хищника годами разоряли прекрасную страну не хуже, чем Йорки с Ланкастерами в Англии. Потому и Филельфус оказался на Родосе, не желая проливать кровь соотечественников.

И все-таки тоска по Родине порой шептала, что не следовало уезжать на Родос. Здесь хоть тоже тепло и солнечно, но все не то, деревья не те, вино… Не хуже, нет, просто другое… Неужели Филельфус больше никогда не увидит родные горы и долины, башни колоколен и горных замков?.. Равеннские мозаики, с которых доселе взирают властный император Нового Рима Юстиниан и его супруга, бывшая циркачка Феодора. Как хорошо было в жару освежиться у фонтана, испив ледяной воды!.. Здесь вкус у воды не тот…

Отсюда и хандра, и возлияния… Оруженосец-албанец уже не удивлялся, узрев Филельфуса не раз и не два в грустных размышлениях в итальянском "оберже", в полном одиночестве, если не считать собеседницей горькую греческую красную настойку…

У брата-секретаря просто опускались руки. К туркам вон, упрямо поговаривают, подкрепление грядет, а иоанниты почти ничего не получают, кроме льстивых посланий от коронованных негодяев с увещаниями крепиться и держаться. Легко им увещевать!

И вот в очередной период хандры, начавшейся у Фидельфуса, албанец счел возможным завести разговор — сначала издалека, подобострастно поинтересовался, что, мол, такое с любимым господином. Мрачный Филельфус поглядел на него волком, потом жестом приказал сесть за стол, сухо спросил:

— А зачем ты вернулся?..

— Как же я мог иначе? Судьба нас связала, куда ты, хозяин, туда и я. Не мог я тебя оставить, это было бы черной неблагодарностью…

— Ну да… Так-то логично, но… думаю, что зря. Здесь гибель… И ничего иного. Славная ли, нет — кто будет разбираться, когда над башнями Родоса взовьется флаг с полумесяцем?..

— Господин так в этом уверен?

— Не прикидывайся дураком — этакие вопросы задавать… Сам все видишь прекрасно…

— Но человек все же что-то может изменить, он же не тупой баран, ждущий, пока ему перережут глотку…

— Когда связаны руки-ноги, не до каких бы то ни было действий… Налей-ка мне… Да и сам можешь выпить, я разрешаю.

Филельфус еще долго и нудно рассусоливал, а албанец сочувственно-печально поддакивал, в то же время внутренне расцветая от радости.

Рыцарь меж тем, разгоряченный настойкой и отчаянием, прошелся и по магистру, и по "столпам", и вообще по всему — нет смысла пересказывать. Отметим лишь одно — албанец счел хозяина вполне готовым к той роли, что ему уготовил Мизак-паша, и начал потихонечку "обрабатывать" орденского секретаря. Слово за слово, и вот уж албанец исподволь хвалит, как у турок все разумно устроено, и Филельфус с ним соглашается — он никогда не скрывал своих одобрительных взглядов на многие из устроений турецкого государственного устройства, о чем, как читатель помнит, албанец уже докладывал Мизаку. Потом предатель упомянул о грядущем прибытии султана — но секретарь и это давно знает.

— Есть и то, что тебе неизвестно, господин. Ждут большого пушечного мастера из Алаийе[28]. Он должен отлить еще большие по калибру пушки, нежели те, которые стоят сейчас под стенами Родоса. Разнесут все по песчинкам, и ответить, кроме ветхозаветного требушета, нечем…

— Выходит, так. И греческий мастер наш, на радостях, помер. Пытались по его бумагам собрать вторую машину — да не вышло…

— Вот и получается… Эх, хозяин, нехорошо получается… Но я, пожалуй, могу помочь тебе и отплатить за твою доброту и покровительство… Если ты сам захочешь этого…

Филельфус задумчиво глядел в бокал, не выражая ничего, — он это умел, когда хотел. А на самом деле хмель мигом выветрился из его головы, мысли лихорадочно выстраивались в логический ряд. Секретарь д’Обюссона почуял опасность и, как верный охотничий пес, встрепенулся, готовый броситься на врага, невзирая на усталость. Вот оно что, оказывается!

Албанец, безусловно, неплохо знал итальянца, но и тот за несколько лет тоже неплохо изучил своего слугу, отметив в нем такие черты, как холодность к религии, порой беспринципность, а когда — и алчность.

К тому же как-то подозрительно албанец пропал, а затем неожиданно появился с трофеями… Непохоже это было на него. Явился на верную смерть, когда так любит жизнь и ее выгоды? И вот теперь все это сводится в единую картину. Глупец! Готов открыться! Что ж, надо дать ему эту возможность и, изобличив…

Филельфус поглядел в глаза своего оруженосца и спросил чуть не с надрывом:

— Что же делать?! Нет исхода. Изволь, я послушаю тебя.