Схватка за Родос

А Фрапана все еще пытали — так, что на губах выступила кровавая пена. Его растянули на деревянной "кобыле", чем-то напоминавшей современный спортивный снаряд — коня, а затем вырывали калеными щипцами куски мяса и переламывали кости особой плеткой, представлявшей из себя довольно толстую цепь на рукоятке. Голову, руки и ноги изменника сжимали в тисках — в общем, много чего было разного.

Крепок и жилист был немец, но против такого арсенала кто устоит? Он сознался во всем — только сообщников не выдал, потому что у него их фактически не было. Помянул разве что безымянного еврея, посредством коего он передавал известия туркам.

Каурсэн бесстрастно записывал все его показания. О том, что немец, состоя на службе у султана Мехмеда, проник в город с целью выяснить состояние укреплений и предать эти сведения в руки нехристей. Что, хотя за ним и следила приставленная магистром охрана, этот предатель все равно находил пути связываться с Мизаком и посылать в его лагерь полезные советы и указания. И наконец, что Родос — далеко уже не первая крепость, которую он сдал османам таким вот способом притворного раскаяния.

— Господа военный совет, — обратился к присутствовавшим великий магистр, — полагаю, иных свидетельств нам не нужно. Приговор злодею один — позорная казнь через повешение принародно, на рыночной площади. Только надо все обеспечить, чтоб не как в прошлый раз… За евреями проследить тщательно!

— А давайте мы им из требушета в сторону турок выстрелим! — предложил кто-то из "столпов", в то время как другой сказал:

— Вешать или выстрелить, без разницы — главное, на шею ему, иуде, кошель с 30 сребрениками привязать, чтоб было ясно, что за птица!

— Оставьте, — сказал магистр. — Мы его осудили, так не будем же глумиться. И так все знают, за что он свое получит. Кроме того, огласят приговор… Но от одного я, пожалуй, все же не удержусь… Были ведь к нам послания от турок, чтоб мы не доверяли "мастеру Георгию"? И кто-то ведь даже говорил, что это сам Мизак вводит нас в заблуждение, чтоб мы нарочно поверили этому виллану? Вот и отпишу визирю, что я воспользовался данным им советом. Пусть локти покусает, если это и вправду его задумка. Брат кастеллан, распорядись, что сладили виселицу…

Георга Фрапана через день после ареста проволокли через полгорода с надетой на шею веревкой в палец толщиной. Перебитые руки были связаны, истерзанные ноги еле передвигались.

Вообще-то, приговоренных, да тем более пытанных, было принято везти на телеге, но в данном случае преступника для пущего позора заставили идти на казнь своими ногами, в чем нас убеждает иллюстрация из парижского кодекса Каурсэна 1490 года.

На голову немцу нацепили чалму в знак принадлежности к врагам ордена и острова. Рядом с ним шел францисканский монах Антуан Фрадэн в качестве исповедника, а перед хорошо охраняемой процессией шли трубач и герольд с жезлом.

Множество рыцарей и высших орденских чинов окружало виселицу (магистр не пошел глядеть на конец негодяя), а за ними толпился простой народ. Призвав толпу к молчанию, сарджент огласил приговор:

— Георг Фрапан, за все свои вины перед Господом Иисусом Христом, Орденом святого Иоанна и жителями города Родос, коих ты нечестивым обманом хотел предать в руки нехристей, ты приговорен быть повешенным за шею и висеть на виселице, пока не будешь мертв, мертв, мертв!

Были соблюдены все необходимые формальности, включая раздевание (так что на немце осталась лишь длинная белая рубаха и позорящая чалма). А после последнего напутствия брата Фрадэна злокозненный изменник был повешен, как отметил Каурсэн, при полном одобрении родосцев.

Перефразируя Франсуа Вийона, чуть было не оказавшегося в подобном же положении, можно сказать: "И сколько весит этот зад — узнала эта шея". Великий же магистр собственноручно написал на маленьком клочке пергамента: "Мизак, я последовал твоему благому совету и повесил мастера Георгия. Такова будет судьба всех шпионов, засланных в город Родос" — и подписался, после чего прикрепил записку к стреле и собственноручно отправил ее адресату под смех и единодушное одобрение окружавших.

Изобличение и повешение столь злобного, хитрого и опасного врага вызвало и у обычных жителей, и у членов ордена просто праздничное настроение и ликование; только и разговоров было, что о повешенном немце.