Схватка

Площадь у элеватора запрудили подводы. Усольцев, сойдя с телеги, окинул взором всех, кто был рядом, — никого подозрительного. А у самого элеватора, в том месте, где была арка, вход, горланили немцы.

— Вишь, сколь нагнали, — вполголоса произнес Ермолай. — Со всех сел. Плакал наш хлебушек.

— Подавятся! — бросил Емельян и пошел поближе к элеватору. Ему важно было в точности знать, что делают немцы. И он установил: одних возчиков свободно пропускают, а иных заставляют открывать мешки, в которые заглядывают и суют длинные шомпола. Вот те раз! Емельяну задачка: как через этот кордон мешки с минами пронести? А вдруг и ему проверку учинят? Тогда что?

Конец? Нет. Надо искать выход! Только без паники, спокойнее. Ага, кажется, есть... Нужен шепелявый. Где он? Емельян пошел к Ермолаю.

— Полицая не видел?

— Которого?

— Что дул наш самогон.

— Вона на своем возу дрыхне.

Подошел к нему. Растормошил.

— Цего надо?

— Самогон-первач киснет, — загадочно произнес Емельян.

— И где?

— В Загалье... У дружка... Поспеть надо... И тебе в Млынок привезу...

— Ну вежи.

— Надо побыстрее мешки сдать. Поговори с немцем, который у ворот стоит, чтоб вне очереди пропустил... Обещай шнапс.

— Это можно. — Полицай слез с телеги. — Поглязу тольки, хто там штоит.

Шепелявый пошел прямо к элеватору. Емельян не сводил глаз с него. Вот он подошел к одному из немцев и даже руку протянул... Ну, это хорошо... Немец заулыбался и одобрительно стал кивать головой. Полицай обернулся и взмахнул рукой.

— Эй ты, Жагалье, давай неси! — кричал шепелявый.

Емельян подошел к возу и коротко бросил Ермолаю:

— Берем «ум».

Ермолай понял. И они оба, взвалив на себя по мешку, в которых таились заряды, понесли их к элеватору. У самого входа Емельян сделал немцу поклон и отчетливо произнес:

— С добрым утром, гер комендант!

Почему «гер комендант», он и сам не знал, просто надо было польстить фрицу.

— Корошо, корошо! — немец махнул рукой во внутрь элеватора: мол, все в порядке, проходи.

Ермолай с Емельяном вошли в огромное чрево элеватора, где возвышалась гора зерна. Хлеб, добытый крестьянским потом, хлеб, которым можно было накормить сотни, нет, тысячи голодных! И он, этот хлеб, должен был вот-вот уплыть в неметчину, задарма достаться тем, кто уже обворовал всю Европу, а теперь обирает и Белоруссию... Так не пойдет! Вот Ермолай скинул свой мешок с плеч и вынул черную жестяную коробку, присыпав ее золотистым зерном. А Емельян пошел глубже в элеватор и сотворил то же самое.

Никто этого не видел. Мужики угрюмо заходили, молча, будто на похоронах, сыпали в кучу зерно и, потупя взоры, удалялись к своим возам. Еще сделали одну ходку Емельян с Ермолаем и тоже собрались в обратную дорогу.

— А шамогон игде? — не забыл шепелявый.

— Садись, поедем!

Полицай не согласился:

— Цасавому шнапш обещцал... Давай-давай.

— На, бери, — Емельян протянул полицаю бутылку. В этот момент раздался свист, за которым последовал выстрел, и визгом наполнилась элеваторная площадь. Появились конные полицаи.

— Никого не выпускать! — услышал Емельян чей-то повелительный окрик.

— Попались! — вырвалось у Ермолая.

Никто не мог понять, что стряслось. Мужики забеспокоились, ропот покатился по повозкам. Кто-то пустил слушок: «Партизан и подпольщиков ищут...» Неуютно почувствовал себя и Емельян: а если вдруг дозналась немчура про его заряды? Кто его знает, может, в отряд проник их осведомитель и обо всем успел донести?

— Не суетись, Ермолай, — сказал Емельян напарнику, поминутно отлучавшумся к другим возам — «что там говорят?». — Садись на телегу и жди.

— Ага, сяду, — растерянно буркнул Ермолай.

— Так-так, садись и успокойся, — советовал Усольцев, но и самому тоже не мешало бы поспокойнее быть, однако давалось это непросто, ибо время неумолимо бежало, а это означало, что вот-вот внутри элеваторного чрева должен сработать взрыватель, и десятки огненных искр превратятся в пламя-пожар, и тогда всех, кто здесь есть, перестреляют. Надо скорее убираться подальше. И вот на тебе — полицейский заслон. Его запросто не проскочишь, не перепрыгнешь.

И снова понадобился шепелявый. Усольцев глазами всю площадь ощупал — нет его.

— Вишь, и наш пьянчужка тама, — вдруг подал голос Ермолай.

— Где ты его видишь?

— Вон, у кордона. Гляди-ка, тоже покрикивает.

Усольцев увидел шепелявого. Он стоял с автоматом у самого выхода с элеваторного двора и вместе с другими полицаями вершил какую-то операцию, о которой никто ничего не знал. Одних мужиков с подводами задерживали и велели ждать распоряжений, другим объявляли: «Проваливай!». Задержанные слезно умоляли отпустить, на что полицаи отвечали пинками да ударами прикладов. Очередь дошла до Усольцева и Ермолая.

— Откуда? — гаркнул толстомордый молодой полицай с рыжей челкой.

— Это мои! — вдруг выскочил из-за его спины шепелявый.

— Твои?.. Сколько привезли?

— Шесть мешков, — выпалил Усольцев.

— Не врешь?

— Правда, правда, — подтвердил шепелявый, и Емельян понял, что этот пьянчужка ничего не помнит.

— А еще зерно имеется?

— Наскребем, коль прикажете.

— И прикажу... Великой Германии надо, значит, прикажу! — орал полицай, чтоб все слышали.