Скиф

Потом мысль сделалась отчетливее — в этот самый час он обычно ждал Ию на берегу. Сегодня она опять придет туда. Он мог бы ее встретить... И это невозможно! Он нахмурил брови, как будто стараясь обмануть себя, придал лицу угрюмое выражение. Но веселые мысли бились и звенели в мозгу: «Главк не обманет. Увижу ее завтра. Может быть, даже сегодня — а завтра — наверное».

Он стал высчитывать, сколько еще остается ждать.

«Сейчас пойдем в поле. Надо работать и ни о чем не думать; до полудня время пройдет быстро. Потом уже недолго ждать. Главк может послать вскоре после полудня; к обеду удастся быть в городе, потом ночь...»

«Скоро, скоро...» — убежденно повторял он, стараясь не замечать мысли, скользившей где-то за сознанием: «Может быть, еще сегодня вечером, или ночью...» Потом почти вслух говорил:

— Завтра утром я ее увижу, а сегодняшний день пройдет быстро.

Он начал дремать, поеживаясь и вздрагивая от радостного предчувствия, постепенно становившегося уверенностью. «Сегодня вечером… вечером...» — думал он, снова погружаясь в сладкое сонное оцепенение.

Его разбудил громкими окриками надсмотрщик. В сарае уже почти никого не было. Орик поспешно вскочил и обрадовался: день стал короче.

Он работал старательно, находя почти наслаждение в обычно ненавистной работе, так хорошо заполнявшей теперь время ожидания. В минуты отдыха, он широко улыбаясь, бросал шутливые замечания товарищам, подталкивал своего соседа, молодого коренастого лидийца, или начинал помогать кому-нибудь, сильными равномерными движениями, пласт за пластом отворачивал перекапываемую землю, не делая передышки до тех пор, пока у него не начинали неметь пальцы, сжимавшие рукоять лопаты.

Иногда он взглядывал на небо и рассчитывал: «Скоро Главк отправится говорить с хозяином... Теперь он идет, чтобы отправить посланного в Прекрасную Гавань... Вероятно, тот сделал уже около трети пути...»

Но время проходило, и никто не являлся. Орик хмурился и работал молчаливо. Иногда он оглядывался и делался все раздраженнее, готовый оттолкнуть задевавшего его локтем соседа или наброситься на надсмотрщика, проходившего среди рабов с плетью в руках. Потом он почувствовал лень, равнодушие и апатию.

Только перед вечером к нему подошел главный надсмотрщик и приказал отправляться обратно в город. Он заторопился, но его заставили дождаться конца обеда — он должен был идти обратно не один, а вместе с двумя другими рабами.

То, что они шли медленно, возмущало его: он на полпути оставил их и отправился вперед один. Это дало возможность сэкономить время, и, прежде чем явиться к Главку, он успел пробежать по берегу, заглянул в нишу и маленькую пещеру, выдолбленную временем в мысе, прошел мимо окружавшей виноградники изгороди и вдоль стены сада.

То, что он не встретил Ию, показалось ему естественным и не страшным: впереди еще очень много времени! Поговорив с Главком, он уйдет, и наверное встретит ее где-нибудь.

Приближалась ночь. После яркого солнечного дня, жаркого и сверкающего, вечер казался мягким и нежным; очертания деревьев, контуры зданий сделались расплывчатыми, тающими, словно постепенно растворялись в надвигающемся теплом и ласковом сумраке.

Орик долго сидел на берегу, смотря на последние широкие отливы червонного света, угасавшие на постепенно черневшей поверхности моря. Кое-где переливались чешуи мелкой серебряной ряби, дрожали зеленоватые полосы. Потом все сделалось дымчатым, мягким, засветилось еле заметным лиловым отблеском.

Он все еще ждал. Но вместе с уходящим днем надежды становились все более смутными и неопределенными, и беспредметная печаль вытесняла их. Он хотел пойти в сад, но что-то удерживало его на месте.

Медленно выплывая из-за моря, показался диск, громадный, красновато-желтый. Море зарябилось золотой чешуей, становившейся все более яркой; желтые и сероватые пятна камней выступили из глубокой мягкой тьмы, лежавшей между ними. Луна поднималась выше, становилась меньше, ярче и приобретала серебряно-голубой оттенок; ее свет казался звенящим, почти ощутимым. Он щекотал волосы, поглощался дыханием и наполнял тело легкостью, ожиданием, таинственной и волнующей тревогой.

Орик встал. Громоздившиеся у высокого берега обломки, казалось, потеряли свою тяжесть и устойчивость и приобрели фантастические очертания. По крутой узкой тропинке лунный свет струился, обтекая черные и лиловые пятна теней. Сад, внизу казавшийся серебряным, теперь, когда Орик вступил в него, был полон густой и непрозрачной тьмы. Лишь кое-где, на неестественно яркой траве, разливались голубые лунные лужи.

Орик прошел под темной зарослью высоких кустарников и деревьев до стены, облицовывавшей отвесный подъем верхней террасы. Между желтоватыми неправильными глыбами кладки бело-розовая сетка цемента выступала так ярко, что хорошо виднелись не только отдельные углубления и трещинки, но и набившаяся в них земля, травинки, тускло-серебряные пятна паутины над черными дырами норок.

В стороне крутая лестница вела вверх, на вторую террасу сада, ограниченную низким парапетом.