Скифия глазами эллинов

Отливами и серебром тумана,

А выгибы ее повторены

В движении и завитке волны, —

Так вся душа моя в твоих заливах,

О, Киммерии темная страна,

Заключена и преображена.

В стихотворении «Дикое поле», написанном в 1920 г. во время гражданской войны, Волошин окидывает взглядом всю русскую историю, которая начинается для него с «припонтийского дикого поля, темной Киммерийской степи», куда с Востока нагрянули скифы. В окружающей страшной действительности поэт различает новое повторение глобальных бед, не раз постигавших эту землю. Здесь мы снова видим идущий от Гомера эпитет «темный» в применении к стране киммерийцев и воспоминание о том, что киммерийцы — первый известный по названию народ. Степь со временем из Киммерийской стала Скифской, а затем в летописи была названа Диким полем. Поэтому Волошин так заканчивает свое стихотворение:

Эх! Не выпить до дна нашей воли.
Не связать нас в единую цепь...
Широко наше Дикое поле,
Глубока наша скифская степь.

«Киммерийские» стихи Волошина считаются наивысшим достижением его лирики. Это значительное явление «серебряного века» русской поэзии, одним из источников которой стали по-новому осознанные бессмертные творения древнегреческих авторов.

Формирование стереотипов в изображении скифов

Скифы сыграли в жизни эллинов значительно более заметную роль, чем киммерийцы. Соответственно и интерес к ним античных писателей был гораздо более глубоким и многообразным. Первые упоминания о скифах в античной поэзии относятся к VII в. Во фрагменте утраченной поэмы Гесиода они как самые северные из известных грекам племен противопоставлены живущим на юге эфиопам и названы «доителями кобылиц»,[142] что указывает на осведомленность не только о местах их обитания, но и об образе жизни.

Уже на ранних этапах знакомства со скифами эллины узнали некоторые скифские предания. Для доказательства этого обратимся к поэзии Алкмана, жившего во второй половине VII в. Как написано в словаре Свида со ссылкой на Аристотеля и Кратета, поэт родился в столице Лидии Сардах, а затем переехал в Спарту. Там он прославился сочинением парфениев — гимнов, исполнявшихся хором девушек на празднествах. В одном из них, лучше всего сохранившемся, соревнуются Агидо и Агесихора, и это соревнование уподобляется состязанию великолепных коней. Сравнение женщины с лошадью — не редкость в литературе VII—V вв., например, у Симонида Аморгского или в стихотворении Анакреонта, известном в вольном переводе А. С. Пушкина («Кобылица молодая...»).

Хор девушек восхваляет свою предводительницу Агидо, которая блистает как солнце, и выделяется среди прочих как изумительный, приносящий победу в соревнованиях конь, которого можно увидеть только во сне. Вторую по красоте златокудрую и среброликую Агесихору можно сравнить с энетским скакуном. Их состязание подобно состязанию колаксаева и ибенского коней.

...Ведь сама она меж прочих
Выдается, словно кто-то
Посреди коров поставил
Быстрого в беге коня звонконогого,
Сходного с быстро летающим сном.
Не видишь? Вон перед нами конь
Энетский. Агесихоры
Волосы, моей сестры
Двоюродной, ярко блещут
Золотом беспримесным.
Лицом же она сребристым...
Но что еще тут говорить?
Ведь это — Агесихора!
После Агидо вторая красотою, —
Колаксаев конь за приз с ибенским спорит.

«Парфений» Алкмана в целом труден для понимания, в нем немало спорных и неясных мест.[143] Это касается и тех стихов, которые нас интересуют. Неясно, например, к которой из девушек относится колаксаев конь и поэтому кто из них побеждает. Ведь победителем должен быть конь, представляющий Агидо, так как она безусловно признается первой:

Правда, пристяжной пришлось
Ее победить без нужды,
Но на корабле должны
Все кормчему подчиняться.
В пенье превзошла она Сирен, а они — богини!

Нам не так уже важно знать, какой из коней оказался победителем. Важное понять контекст, в котором говорится о коне Колаксая. Ведь Колаксай — легендарный скифский царь, младший из трех сыновей первого царя Скифии Таргитая. Миф о получении царства Колаксаем записан у Геродота и упомянут римским поэтом Валерием Флакком.