Скифия–Россия. Узловые события и сквозные проблемы. Том 2

Таким образом, рассмотрев определенные системы фактов и взвесив различные возможности их интерпретации, мы вынуждены резюми-ровать, что столь широкое распространение лексемы дунай в славянских языках объясняется в основном так же, как в более частном случае В. Н. Топоров и О. Н. Трубачев объяснили широкое распространение гидронима Дунай: «Значительное распространение этого гидронима можно рассматривать как вторичное перенесение названия известной реки Дунай, которое объясняют через готское Donawi из кельтско-латинского Danuvius» (Топоров, Трубачев 1962). При этом безусловно нельзя сбрасывать со счетов и наличие в балтославянских языках древней основы дун-/даун- (кажется, лучше сохранившейся в балтийских), использовавшейся для образования слов, обозначавших водные (или связанные с водой) объекты, наличие которой, вероятно, способствовало широкому распространению и закреплению лексемы дунай/дунав как в славянских, так и, вероятно, под влиянием славянских заимствований – в балтских языках.

III. Языческий обрядово-мифологический фон усвоения и распространения лексемы дунай

Повсеместное употребление и глубокая укорененность лексемы дунай в обрядовом фольклоре и в архаичных пластах русского эпоса, относительно слабое ее распространение в обиходном говоре, отсутствие случаев проникновения ее в литературные языки (за исключением собственного имени великой реки) – все это говорит в пользу определенной изначальной сакрализованности связанной с этой лексемой системы понятий, что и обязывает нас рассмотреть тот позднеобщеславянский и ранневосточнославянский обрядово-мифологический фон, в который была включена лексема дунай/дунав.

III. 1. Методические предпосылки. Тесная и органичная связь лексемы дунай в славянском фольклоре с темой воды и женщины обязывает нас выявить место именно этих тем в развивающейся языческой обрядово-мифологической системе очерченного периода. В качестве основных источников используются свидетельства древних авторов, синхронные или близкие к изучаемому периоду активного внедрения образа великой реки в пространственно-временные и сакральные представления славянства.

Интересующие нас обрядово-мифологические представления славянства мы стремимся изучать как систему, неразрывно и диалектично объединяющую сакральное и профанное, самобытное и заимствованное. Все иноэтничные по происхождению включения в общеславянский и древнерусский мифообрядовый фонд, сделанные до конца эпохи язычества как самостоятельной системы (X–XI вв.), рассматриваются как неотъемлемые элементы той языческой древнерусской мифообрядности, которая стала существеннейшей составной частью народной культуры восточного славянства более поздней, христианской поры.

Круг источников сознательно ограничен, дабы воссоздать пусть не достаточно разветвленную и насыщенную образами, но зато достоверную в основных соотношениях мифообрядовую систему (в интересующем нас ракурсе) в рамках очерченных периодов и регионов.

III. 2. Мотив женщина – вода в дославянской мифологии Северного Причерноморья. Еще Геродот повествует о том, что первочеловек Таргитай был рожден в результате брака верховного божества скифов Папая (Зевса) с дочерью реки Борисфена (Днепра). По свидетельству греческого писателя II в. н. э., существовала легенда о том, что «амазонская река» (Дон) получила свое имя от юноши Танаиса, который, будучи не в силах бороться с любовью к своей матери-амазонке, внушенной ему Афродитой, бросился в волны реки. Надо полагать, что подобные легенды могли слышать от своих южных соседей и славяне по мере продвижения на юг.